Но сюжет все равно — народный, а вовсе не Гёте. Что за ним? Не буду доказывать, что и вправду жил та­кой человек — Фауст (хотя вроде бы есть и этому сви­детельства). Но ведь не один и не два ученых XVI, XVJI века испытывали сильнейший соблазн: познав, как ограниченны их знания, как мало отпущено силам чело­веческого разума, прибегнуть к совсем другой силе. Сколько из них не удерживались, раскладывали желез­ный шестиугольник, читали заклинания Каббалы — су­дить не берусь. Так же не берусь судить, какие последствия имели их магические действия — наверное, большинство так и сидели перед пустым шестиугольником, бормоча допотопные глупости. Но ведь у кого-то, на­верное, и возникало внутри шестиугольника НЕЧТО...

Легенды — дым, но был ведь, наверное, и огонь — даже если огня было совсем немножко, а дымовая заве­са громадна.

Так же трудно разделить старый испанский «жутик» про дона Хуана и бессмертные творения Проспера Мериме[146] и А.С. Пушкина [147]. Но и за этими литературными произведениями, и за десятками других, менее талант­ливых и потому менее известных, стоят средневековые испанские легенды, народное предание о человеке, слиш­ ком близко подошедшем к грани, разделяющей наш мир и мир зла.

Что в этих легендах и насколько соответствует дей­ствительности, трудно сказать. Действительно ли дон Хуан происходил от благочестивых родителей и учился в университете в Саламанке? Был ли в его жизни слу­чай, когда он попросил огня у человека, шедшего по другому берегу реки Эбро, и это существо протянуло через всю реку (примерно 150 метров) вытянувшуюся, как резиновая, руку со своей сигарой? Действительно ли дон Хуан прикурил от сигары дьявола, вежливо по­благодарил его и пошел дальше?

Ручаться за точность такого рода историй трудно, но если есть густая дымовая завеса, если она держится столетия — то, наверное, есть за этой завесой хотя бы маленький язычок живого красно-желто- синего огня.

Так же точно и с легендами о посмертной жизни Петра I.

Уже в 1729 году ходил по Петербургу не особенно приятный слух: что в высокую воду, при ветре с залива и в ненастье шатается по берегам Невы (набережной тогда еще не было) высокий человек с дубинкой в руке, с безумно горящими глазами.

Встретить этого беса можно было и зимой: особен­но в метель, в пургу. Чаще всего видели существо тоже на берегах или на тропинках, ведущих через лед Невы. Передавали, что лица его разглядеть невозможно, он кутается в широкий плащ, а из-под плаща так полыха­ют, горят сатанинским огнем глаза, что черт разглядеть невозможно. Говорили еще, что голова у этого создания крохотная при огромном росте и длинных, цепких руках.

Ручаться за правдивость этих историй я не стал бы, но, во всяком случае, истории эти рассказывались в 1730—1770-е годы, еще до появления Медного всадни­ка. Говорили, что великан зашибает встречных дубин­кой, а если кого-то не бьет до смерти, то этим-то хуже всех — встреча с призраком Петра I предвещает несча­стье, преждевременную смерть самых близких людей. Если ты, не дай тебе Бог, столкнулся с Петром, и он не прикоснулся к дубинке, только зыркнул на тебя кроваво-красными бесовскими глазами, то беги изо всех сил домой, беги сразу же, торопись, если хочешь успеть проститься с дорогими тебе существами.

В 1782 году в Петербурге появился Медный всад­ник, и тут же соответствующие истории стали связы­вать именно с ним. Конечно, «Медный всадник» Алек­сандра Сергеевича Пушкина — это авторское литера­турное произведение, бессмертие которого зависит уже от талантливости автора, а не от свойств народной легенды. Но Пушкин-то опирался именно на легенду!

По крайней мере, с самого начала 1790-х годов из­вестен этот пласт городского фольклора: памятнику Петру приписывали способность срываться с поста­мента и скакать по городу в поисках кровавой жертвы. Происходило это, как нетрудно догадаться, в темные осенние ночи, когда ветер гнал воду из залива в Неву, грозя наводнением, а низкие тучи сеяли дождь и не пускали к Петербургу свет звезд. Страшный всадник, если верить легендам, отправлялся на охоту и в метель, в пургу, когда декабрьский день продолжался считаные часы, и жители Петербурга почти все время жили при свете тогдашних, очень несовершенных фонарей и све­чей. Правда ли это? Неправда ли? Тоже очень трудно сказать, непросто различить блеск огонька за дымовы­ми пластами.

Главное — задолго до пушкинского «Медного всад­ника» поговаривали в Петербурге о том, что в высокую воду, в сильные осенние шторма или в зимнюю вьюгу памятник Петру срывается с постамента, скачет по го­роду, и якобы даже видели трупы раздавленных чудо­вищным всадником. Правда? Выдумка? Но, во всяком случае, легенда была, а кое-какие остатки ее живут в городе и до сих пор; Пушкин писал, основываясь на ле­генде.

В этом месте я позволю себе привести одну старую историю...

Глухая ночь на 24 сентября 1792 года выдалась ненастной. Луна ныряла между туч, ее чаще всего не было видно. Было очень темно, холодно не по сезону; то начинал лить, то останавливался дождь. С моря по­рывами дул ветер, усиливался к ночи. Ветер гнал воду из Финского залива, течение Невы замедлилось, и всерь­ез ждали наводнения.

Вечером этого дня пожилой чиновник 12-го класса Николай Сергеевич Петров пошел в гости к старинному приятелю, фонарщику Сидоркину.

Чтобы прослужить всю жизнь и в 53 года остаться чиновником 12-го класса, нужно было быть еле грамот­ным, никаких особенных талантов не проявлять и к тому же не иметь никаких покровителей и «сильных» родст­венников. Из чего следует сделать вывод, что был Петров человеком совершенно заурядным и принадлежал к самым низам петербургского населения. Наверное, еще его родители озаботились дать сыну какое-никакое об­разование, на уровне хотя бы элементарной грамотно­сти, и «поклонились» от своих возможностей какому-то значительному лицу. Впрочем, кто были родители Пет­ рова, мы не знаем, и все это — чистейшей воды домыс­лы (хотя, с большой степенью вероятности, примерно так и было). Во всяком случае, Петров прослужил всю жизнь в городском муниципалитете, и при том не сде­лал совершенно никакой карьеры.

О простонародном происхождении говорят и фами­лия Петров, и тесная дружба с фонарщиком — челове­ком вообще не из чиновного мира, рядовым городским мещанином. В те времена городские власти нанимали на каждые 20 фонарей по фонарщику, который должен был зажигать их вечером, тушить утром, поддерживать в рабочем состоянии. Наверное, Петров и Сидоркин происходили из одной среды и хорошо понимали друг друга.

В этот вечер Петров пришел в гости к Сидоркину — тот нанимал квартиру в Гавани; наверное, эту квартиру тоже давали ему городские власти. Скорее всего, он с самого начала хотел уговорить товарища переночевать у себя — сам Петров жил на Выборгской стороне, в собственном доме. Выборгская сторона ведь повыше, мелкие наводнения, когда вода поднимается меньше чем на сажень, ей не страшны.

Можно сделать множество предположений, почему товарищи не сразу отправились на Выборгскую сторо­ну: заговорились; заигрались в карты; выжидали, не стихнет ли ветер с Финского залива. Скажем откровен­но — мы не знаем всех этих причин; мы можем только предполагать, о чем думали друзья и почему они вышли так поздно.

Во всяком случае, ветер не стих, вода прибывала, волны глухо колотились в камни набережной, и товари­щи, от греха подальше, глухой ночью двинулись на Вы­боргскую. В котором часу, они и сами не знали, потому что наручных часов в то время не существовало. Позже Сидоркин покажет, что стояла вторая половина ночи — наверное, друзья определяли это по своему состоянию и по положению луны на небе.

Более точно определили время солдаты, несшие ка­раул в Адмиралтействе. Напомню, что тогда Адмирал­тейство еще не было чисто управленческим, чинов­ничьим учреждением. В огромном