Севера ощущают — Север — это экстремальное для человека место обитания?

Ведь Север все время испытывает расстояниями, ненаселенными пространствами, дефицитом тепла и света. Человеку все время очень наглядно показывает­ся: ты тут не хозяин! Если для итальянского крестьяни­на леса и пустоши — это только «пока не расчищенное» пространство, то из заваленной снегом избушки (пусть в ней вполне тепло и уютно) видится совсем иной, гораз­до менее комфортный для человека мир. Мир, для жиз­ни в котором человеку надо затрачивать много сил, времени и энергии (хотя бы избушку топить).

Даже родившись на Севере, даже любя Север как ро­дину, чувствуя себя плохо в любом другом месте, человек одновременно чувствует себя на Севере не так уверенно, не так психологически комфортно, как на Юге.

В результате, Севера боятся и о Севере рассказы­вают страшилки жители более благодатных земель; те, для кого Север — малознакомая земля за их родными пределами.

Жители Севера тоже побаиваются своего местооби­тания и психологически готовы делить его с существа­ми не своей породы. Видимо, и северяне, независимо от числа прожитых на Севере поколений, чувствуют — их земля экстремальна для обитания человека. И чело­век на ней — не единственный возможный хозяин.

Жизнь в Петербурге — это жизнь на той же широте, на которой находятся и Скандинавия, и Русский Север. То есть в месте, где слишком много экстре­мальных факторов. Петербург испытывает пронизы­ вающим сырым холодом, темнотой, метелями, наводне­ниями, коротким летом, удивительными красками на его мерцающем небе, болотами. Петербург — это Север в той же степени, что и Скандинавия.

Одновременно с этим жить в Петербурге — это все время ощущать, что находишься на границе обитаемого мира.

Любая граница, любое соседство с «не своими» ландшафтами вызывает эффект напряженности, психо­логического ожидания вторжения чего-то неприятного. Чем менее известное и понятное лежит за границей — тем больше, естественно, и страхов.

Жить на берегу моря — значит подумывать о кракене и пульпе, морском змее и Летучем голландце.

Жить на границе со Скандинавией, Германией, Ев­ропой — значит все время побаиваться внезапного уда­ра, войны, измены, обмана, катастрофы. И конечно же, это означает измышлять и те коварства и враждебные намерения, которых нет, стократ проигрывать в рома­нах и в статьях образ врага, опасности, страхи. Так ведь и из жителей побережья мало кто общался с пульпом или вытаскивал из сетей морского змея. И далеко не всякий швед видел в хлопьях несущейся метели санки Снежной королевы.

Что же означает жить на краю обитаемой земли? Это означает все время ожидать появления «иного». То­го, кто живет за пределами человеческого жилья.

Во время природных экстремумов, когда человече­ское бытие еще менее комфортно и благополучно, чем обычно (наводнения, штормы, метели, зимний мрак и т.д.), ожидание «другого» неизбежно усиливается.

Восточноевропейская, или русская, платформа относится к числу древнейших платформ. Геологиче­ ский возраст пород, сложивших эту платформу в неза­памятные времена, колеблется от двух с половиной миллиардов лет до миллиарда шестисот миллионов.

Петербург лежит на этой спокойной равнине, где практически не бывает землетрясений, где вода и ветер за пронесшиеся миллионы и миллиарды лет сгладили горные хребты. Но Петербург ухитрились построить на стыке двух участков огромной равнины — двух участ­ков с совершенно разной историей.

Здесь кончается та часть Восточноевропейской платформы, где древние кристаллические породы по­крыты чехлом отложений. Мягкие отложения рек очень массивны на Русской равнине — от 800 метров до 4 ки­лометров.

Под Петербургом эта часть древней кристалличе­ской платформы поднимается, почти не прикрытая мяг­кими осадочными отложениями. Это геологическое об­разование называют Балтийским щитом. Здесь на по­верхность выступают породы, возраст которых превышает два миллиарда семьсот тысяч лет и даже три миллиарда лет.

Некоторые геологи считают — это ледник содрал чехол осадочных пород, пропахал глубокие борозды в гранитах. Трудно объяснить, почему именно здесь лед­ник снял с гранитов и унес осадочные породы, а вот южнее почему-то не унес. Ведь ледник и под Москвой достигал толщины в несколько сотен метров, доходя почти до Воронежа. Может быть, и до оледенения Бал­тийский щит чем-то отличался от остальных районов Восточноевропейской платформы?

Но уж, во всяком случае, это ледник обтесал мно­жество гладких, красивых валунов. Эти валуны, разме­ром то с голову человека, то с одноэтажный дом, укра­шают берега бесчисленных озер на Балтийском щите. Быстрые мелкие реки соединяют здесь пропаханные ледником ложа озер; озера мелкие, реки порожистые и бурные; они не успели глубоко врезаться в граниты. Ведь только 10 или даже 9 тысяч лет тому назад осво­бодился Балтийский щит от чудовищной тяжести лед­ников. Пропаханные ледником углубления наполнились водой, потекли реки и ручьи. Балтийский щит, освобо­дившись 10 тысячелетий назад от тяжести ледников, продолжает подниматься.

Колоссальный контраст с Русской равниной — с ее мягким рельефом, медленно текущими, глубоко врезанными в землю реками. На Русской равнине и озера глу­бокие, и реки.

Петербург расположен на границах двух геологиче­ских систем. Эта граница видна даже зрительно: в Ка­лининском районе есть место, где земля вдруг резко поднимается на несколько метров, — начинается ка­рельский щит.

Петербург лежит в пределах Лапландско-Нильского линеамента — то есть колоссального геологического разлома между Восточноевропейской и Западносибир­ской платформами. Места таких стыков-линеаментов богаты полезными ископаемыми, но неспокойны — вул­канизм, перемещения больших геологических блоков, разломы, расхождения плит. Нестабильные места — эти вытянутые стыки между