– Это и есть уязвленное самолюбие.

– Если ты так говоришь. В любом случае я выгляжу омерзительно. Могу только воображать, на что я походил прошлым вечером. Прежде чем ты отвезла меня к себе домой.

– Ты не хотел, чтобы я это делала?

– Не в подобных обстоятельствах. У нас все равно ничего бы не вышло – учитывая присутствие Моллен.

Я услышал, как Хонникер хмыкнула.

– И это заставляет меня задать вопрос недели. Может, даже месяца.

– А именно?

– Дверь закрыта?

– М-да. Не хотелось бы мне услышать твой вопрос года. – Ее шаги прошелестели по ковру, и дверь захлопнулась.

– Думаю, теперь нас никто не подслушает. Итак, что происходит между нами?

Тишина.

Я заставил себя поднять голову и открыл глаза. Все как в тумане. Я попытался сфокусировать взгляд.

– Я хочу сказать, мы… ну… у нас сложились определенные отношения, по большей части платонические. И это очень мило с твоей стороны – отвезти меня к себе домой… Но я не могу забыть… ну… то, что произошло в День Канталупы. Думаю, мне оказалось бы гораздо проще жить, если бы я знал – что это означало?

Образ Хонникер по-прежнему затягивал туман, и все же я видел ее лицо и не могу сказать, что она выглядела растерянной.

– Послушай, я знаю, что начинаю говорить, как Бэйнбридж…

– А ты сам-то, – сказала Хонникер, – чего хочешь от наших с тобой отношений?

– А чего хочешь ты?

– Ты первый.

– Ты знаешь мой ответ. Отчасти здесь дело в моих гормонах… – «и твоих феромонах», захотелось прибавить мне. Только я понимал, что для этого еще не время. – Помимо основной части, мне бы хотелось человеческих отношений. Ты очаровываешь меня.

Она с улыбкой приняла комплимент и кивнула.

– Что там насчет основной части?

– Давай не будем обсуждать две темы одновременно. Я еще пытаюсь понять, что означал День Канталупы.

– Ладно, – сказала Хонникер, – что собираешься делать дальше?

– Поехать домой и отдаться во власть своей болезни. – Я спрятал лицо в ладонях.

– Понятно, – сказала она. – Я тоже намеревалась сбежать из агентства. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, если можешь. Ну как?

– Смотря что. Я чувствую себя развалиной.

– Это будет не очень сложно. Я хочу, чтобы ты куда-нибудь меня отвез.

– Куда?

– На твой вкус. Отвези меня в такое место, которое отражало бы твою истинную сущность, Боддеккер. Я хочу побольше узнать о тебе.

– Прямо сейчас?

– Совершенно верно.

Я поднял голову и мутным взором уставился в пространство.

– А могу ли я ожидать того же самого от тебя?

– Когда-нибудь – обязательно. И учти: никаких приключений, кроме как по обоюдному согласию.

– День Канталупы был обоюдным согласием? Хонникер рассмеялась, показав великолепные белоснежные зубы.

– В День Канталупы ты стал моим.

– Я стал твоим? Это что-то новенькое. – В голове по-прежнему клубился туман. Я неловко поднялся на ноги и задвинул стул.

– Ты готов идти?

– Десять минут – чтобы прибраться на столе.

– Встречаемся у лифта.

Минуло двадцать минут, прежде чем я оказался на месте. Впрочем, так всегда бывает, когда очень спешишь. Дансигер в свое время вывела теорию, что в те моменты, когда человек спешит, он испускает определенные феромоны, оказывающие влияние на окружающих. Это одна из тех вещей, о которых все говорят, но никто не проверял ее истинность. Увы! Я полагаю, что множество гениальных открытии так и не сделали, поскольку люди поленились проверить свои предположения.

Возможно, что-то верное заключалось и в этой феромонной теории, поскольку, как бы поздно я ни пришел, Хонникер опоздала еще больше. Я отвез ее на Центральный вокзал, где мы безуспешно попытались сесть в поезд, а в итоге воспользовались старым добрым цеппелином «Остров Баффин», который в полдень летел в Принстон.

Я ничего не сказал ей, пока мы находились в воздухе. Не стал я разглашать информацию и на станции в Принстоне, где нанял коляску и приказал отвезти нас в старый район. Осознав, что мы приближаемся к дому, я повернулся к Хонникер:

– Как и все прочие, я стремлюсь к уюту. И сейчас ты увидишь, ради чего я старался все последние месяцы.

Коляска завернула за угол; инерция кинула нас друг на друга.

– Третий дом слева, – сказал я, глядя в лучистые глаза Хонникер.

Ее губы изогнулись в улыбку.

– Боддеккер! О, Боддеккер, это чудесно! Ты никогда не говорил мне, что у тебя есть семья.

Я не успел ответить. Внезапно к горлу подкатил ком, и сердце бешено застучало о ребра. Часть моей «семьи» располагалась во дворе моего принстонского дома. Многочисленные «племянники» и «племянницы» бегали между валунами, играя в войну или баюкая своих «чуть живых» кукол. Мальчишки и девчонки размахивали разрекламированным «Мак-Маоном, Тейтом и Стивенсом» игрушечным орудием: «Точная копия стандартной автоматической винтовки! Оружие, которое выиграло Норвежскую войну!» Горячая битва то и дело перебивалась диспутами о том, кого убили первым, и женская часть войск оглашала двор возмущенными воплями, готовясь вцепиться друг другу в волосы.

– Мне остановиться здесь, сэр? – фыркнул водитель коляски.

Я попытался ответить, хотя слова застряли у меня в горле. Глаза наполнились слезами. Мой собственный жилищный агент предал меня. Какого черта Джен мне не позвонила?

– Боддеккер?

Я мотнул головой и махнул водителю, приказывая продолжать движение. Потом откинулся на сиденье, отвернувшись от Дома, от Хонникер и от всего белого света.

– Боддеккер, что случилось? Ты не хочешь познакомить меня со своей семьей?

Дрожа, я прошептал:

– Это не моя семья.

Хонникер положила одну руку мне на плечо, а другой мягко провела по волосам.

– Они – не твоя семья, но мы с тобой проделали весь этот долгий путь, чтобы увидеть их?

Ее пальцы сжались у меня на плече, и я потерял контроль над собой: из моей груди вырвалось сдавленное рыдание.

– Нет, – проговорила она. – Это не семья. Вместе с тем здесь есть что-то, что ты не мог показать мне в ином месте. Что-то особенное. Уникальное… Дом. Ты хотел показать мне дом.

Я не ответил.

– Это был дом, да? Его выставили на продажу и… Мне ведь не нужно говорить очевидное? Я знаю, что этот дом значил для тебя, Боддеккер. Возможность вырваться из Нью-Йорка, не так ли? Ты выбрал его, и он был особенным. Очень особенным, да? Ради этого ты приехал сюда, Боддеккер… О, мне так жаль! Мне