– Она чуть не оторвала мне ухо…

Женщина обогнула меня и заглянула бабушке в глаза.

– Мелисса, в чем дело?

– Оливия. – Бабушка улыбнулась. – Это «Эбби Роад»? Или это из «Белого Альбома»?

Женщина одной рукой погладила бабушку по волосам, порылась в кармане своего халата и извлекла тонкую серебристую трубочку.

– Что это, дорогая?

– «Один День из Жизни», – сказала бабушка. – Это из «Эбби Роад» или из «Белого Альбома»?

– Мое ухо… – вставил я.

– Это из «Клуба Одиноких Сердец Сержанта Пеппера»,[6] – отозвалась Оливия. – Я дам тебе лекарство, и ты все вспомнишь.

– Хорошо, – сказала бабушка. – Спасибо, Оливия.

Женщина прижала трубочку к бабушкиной шее. Раздался щелчок; послышалось негромкое шипение. Хватка цепких пальцев заметно ослабла.

– Теперь оставь в покое сына.

Внезапно ощутив свободу, я поспешно отскочил от кровати, запнулся о край ковра и растянулся на полу. Бэйнбридж присела на корточки возле меня; я осторожно коснулся пострадавшего уха.

– Я внук, – сообщил я.

Оливия покачала головой, не переставая поглаживать бабушку по голове.

– Она не единственная. Время от времени с нашими пациентами случаются подобные вещи – особенно когда в репертуар попадают песни Джимми Хендрикса. Я даже жаловалась менеджеру.

Бэйнбридж посмотрела на Оливию.

– Неужели ничего нельзя сделать?

– Просто у нее неважное настроение, – сказал я.

Бэйнбридж по-прежнему не отводила глаз от Оливии.

– Видите ли, он приехал из Нью-Йорка, чтобы повидать ее…

Медсестра пожала плечами:

– Нью-Йорк не так уж далеко. У нас здесь полно пациентов, чьи…

– Все в порядке, – сказал я. – У нее просто выдался плохой день. Такое может случиться с каждым из нас.

Оливия улыбнулась и кивнула мне.

– Знаете, он прав.

Я поднялся с пола и еще раз ощупал пострадавшее ухо.

– Спасибо за помощь, – сказал я Оливии.

Она снова кивнула, и я вышел из комнаты. Бэйнбридж потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать. Она догнала меня только у лифтов.

– Как ухо?

Я тронул его кончиками пальцев… Неприятно.

– Еще побаливает.

– Я так тебе сочувствую. Ты проделал далекий путь, и вон как все обернулось. Особенно после такого ужасного утра, которое у тебя было.

Меня обуял ужас. Я знал, к чему идет дело. У Бэйнбридж опять пробудился синдром Флоренс Найтингейл, и она собиралась позаботиться обо мне. Несчастная жертва чрезмерного рвения – я буду вынужден терпеть это всю дорогу до Нью-Йорка. А может быть, и не только. Я не зная, что мне делать и куда деваться. Я нажал на кнопку вызова лифта…

– Боддеккер…

Изощренная пытка началась с того, что она положила руку мне на плечо… Когда мы вышли из корпуса, я попытался обратить все в шутку. Я вспомнил забавного старичка. Я смеялся над бабушкиными манипуляциями с моим ухом… Бэйбридж хранила на лице стоическое выражение.

По пути на станцию Кингстон мне пришла в голову великолепная идея. Возможно, немного алкоголя запудрит ей мозги, и она отстанет от меня… Нашел первый попавшийся бар и приказал водителю остановиться. Это тоже оказалось ошибкой. Бэйнбридж сообщила, что не собирается пить и мне не советует, учитывая моей без того подавленное состояние духа. Я собрался е духом и даже ухитрился выдать несколько остроумных шуточек на эту тему. Не помогло.

Ближе к вечеру гелиевый «Константинополь» поднял нас в воздух. Полтора часа полета. Стюардессы подавали еще более мерзкий хлеб и овощную пасту. Я воротил нос от еды. Голодание казалось мне более радужной перспективой, нежели поглощение подобного ужина. Хотя, возможно, следовало это съесть – вкус пищи вполне соответствовал моему настроению… Бэйнбридж пронаблюдала за тем, как я отставил тарелку, и понимающе покивала.

– Депрессия, – сказала она.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Отсутствие аппетита. Верный признак депрессии.

– Слушай, у бабушки просто неудачный день…

– У тебя тоже.

Я мог бы сказать, что мой день в наибольшей степени испорчен именно ею… Но не стал… Бэйнбридж полагала, что знает причины всех моих бед – лучше меня самого. Тысячу раз я открывал рот, намереваясь послать ее подальше. И тысячу раз не смог это сделать.

Почему? Почему?!

Я бросил на нее быстрый взгляд. Бэйнбридж выглядела серьезной и озабоченной, хотя в глубине души она была счастлива. Ей нравилось заботиться обо мне. Она чувствовала себя нужной, приглядывая и ухаживая за мной. Интересно, а почему Бэйнбридж до сих пор не нашла себя на поприще общественных работ? Скажем, заботясь о детях, оставшихся сиротами после Норвежской войны?…

– Боддеккер? – сказала она.

Я взглянул ей в лицо – коротко и как бы между прочим. А то еще, не дай бог, Бэйнбридж придет в голову, что я послал ей многозначительный взгляд. Казалось, немой вопрос написан у нее на лбу, в уголках глаз и губ. От уголков разбегались лучики, вернее, не лучики даже, а крохотные трещинки – такие маленькие, что наномашина могла проползти через них и срастить кожу, используя субатомного размера инструменты. Это придавало ее лицу странную хрупкость. Если я скажу, что желаю выйти из игры, лицо расколется по этим трещинкам, и Бэйнбридж разразится слезами.

Я не могу вынести слез. И не хочу связывать свою жизнь с этой девушкой. И при этом я так и не придумал способа отделаться от нее.

Иначе сказать, я увяз между Бэйнбридж и собственной трусостью.

– Ты в порядке, Боддеккер?

Я пожал плечами.

– Как-нибудь переживу. У меня еще все впереди. В отличие от моей бабушки.

Она кивнула.

– Понимаю. – А затем произнесла слова, которым суждено повторяться еще не раз на протяжении второй половины дня. – Мы поедем домой и там обеспечим тебе полное исцеление.

Зная Бэйнбридж, можно смело ожидать буквально чего угодно. Она великолепно осведомлена обо всех этих новомодных средствах медицины, лекарствах и препаратах. Я уже почти видел, как она роется в моем кухонном шкафу, разыскивая специи, чтобы добавить их в специальную припарку, которую следует класть на грудь специальной лопаточкой…

Одним словом, я притворился, что не расслышал.

Впрочем, Бэйнбридж это ничуть не смутило. Она намеревалась довести медленную пытку до конца. В течение всего полета Бэйнбридж держалась за слово «исцеление» и периодически стукала меня им позже. Будто дубинкой по голове – дабы я не забыл, что она намерена облегчить мои страдания.

…После того как цеппелин приземлился на станции Род-Айленд: «Скоро будем дома, Боддеккер. Исцеление уже близко».

…Пока мы стояли под ледяной изморосью и ловили коляску: «Выше нос, Боддеккер. Скоро окажемся в