сознания, и я надеялся, что там они и останутся на веки вечные.

Естественно, навалились и другие проблемы, о которых я был бы и рад позабыть, да не мог. К ним прежде всего относились «Наноклин» и зловещее предзнаменование рока, черным облаком нависшее над Пембрук-Холлом… И все вытекающие отсюда последствия… Бой начался. Мы сражались за право предоставить свой ролик на суд «Мира Нанотехнологий», и с того самого вечера у Огилви отношения между творческими группами сделались принципиально иными. Мы не только изыскивали идеи, но и стремились опередить на этом поприще своих коллег. Увы, вдохновение не приходит по заказу. Поэтому спешка давала результаты, обратные желаемым. Даже те из нас, кто обычно фонтанировал идеями, ныне пребывали в творческом ступоре.

Я отлично знал, что бывают времена, когда следует избегать определенных людей. Однако по прошествии небогатого событиями утра, которое я провел, таращась в экран компьютера или шатаясь по этажу, я направил свои стопы к Огилви. Изначально я намеревался взять пару сандвичей и отбыть восвояси, но вскоре обнаружил, что восседаю за стойкой бара рядом с Хотчкиссом.

Выглядел он, мягко говоря, неважно. Хотчкисс слепо глядел в стакан, наполненный «жидким ленчем» – и я говорю не о высококалорийном неопротеиновом «жидком ленче, который предпочитают девять из десяти бодибилдеров». «Жидкий ленч» Хотчкисса венчала белая шапка пены, а разместился напиток в высокой кружке, покрытой капельками конденсата. Он был нежно-золотого цвета, и от Хотчкисса уже здорово несло этим самым «ленчем».

Я заказал сандвич. Хотчкисс проигнорировал меня. Тогда я сказал:

– Не рановато ли начинаешь, а?

Он сделал большой глоток.

– Я влюблен.

– Может, ты выбрал не то лекарство? Эта штука тебе вряд ли поможет…

– Мне не нужна помощь, – сказал Хотчкисс. – Я просто хочу забыть.

Я протянул руку и аккуратно отодвинул от него стакан.

– Я думаю, ты забываешь не то, что нужно. Например, ты позабыл, что мы – Пембрук-Холл, а это значит, что заполучим клиента, на которого положили глаз.

– Не благодаря мне, – угрюмо заметил Хотчкисс. Он протянул руку и снова придвинул пиво к себе.

– Ты слишком строг к себе, Хотчкисс. Кто постоянно получает ключ от лифта? У кого вся стена увешана почетными медалями?

– Это не имеет никакого значения.

– Почему?

– Помнишь, как я сломал ногу, когда мы играли в софтбол против «Маулдина и Кресса»?

Я кивнул.

– В тот раз я тоже получил ключ от лифта. А вдень после перелома мне не пришлось идти на работу…

– Ты хочешь сломать ногу?

– Я хочу сказать, что предпочту сломать ногу, нежели получать все эти глупые значки и премии, которые выдают «старики»…Хотя кому я об этом рассказываю? – Он пожал плечами, залпом допил стакан, поманил пальцем бармена и заказал добавку.

– Ты знаешь, в чем моя проблема, Боддеккер? Я ничего не смыслю в рекламе. Это правда. Ни черта не смыслю! Чем больше я смотрю на всю эту нанотехнику и чем дольше думаю, как бы ее продать, тем отчетливее это осознаю. Всю свою жизнь я просто произносил то, что хотел клиент. Заказчику достаточно было сказать, что они желают, и я выполнял их распоряжения. Такая реклама не обязана быть качественной. Она не должна быть умной. Ей не обязательно влиять на подсознание. Короче говоря, этой рекламе вовсе не обязательно быть хорошей. Все, что от меня требовалось, – это сообщить потребителю, где и как можно купить товар. И дело в шляпе. Мне никогда не приходилось продавать. Я не привлекал внимание клиента. Пока люди сами желали приобрести товар, это все не имело значения. Они хотели купить; реклама не убеждала их сделать это. Я просто гнал словесный поток. А сейчас грядет конец света, и я больше ничего не могу сделать. Теперь я бессилен. Бесполезен. – Хотчкисс печально улыбнулся. Подошел Огилви и вновь наполнил его кружку. – Я остался у разбитого корыта.

Благодарение богу, Огилви промолчал, и я тоже держал рот на замке, зная, что крайне неблагоразумно пытаться обратить все это в шутку. Мне пришло в голову, что я, возможно, совершаю очередную ошибку, слушая Хотчкисса, пребывающего в депрессии. Это заставило меня припомнить тот факт, что я и сам отнюдь не гений. А также и то, что на мне «висит» множество срочных и необходимых дел, включая «Наноклин», «Бостон Харбор», «С-П-Б», старые файлы Пэнгборна и собрание творческой группы, для которого следовало бы набросать хоть какой-то конспект…

Собрание творческой группы… В голове у меня что-то щелкнуло, я панически бросил взгляд на часы и ахнул.

– Что-то не так?

Огилви стоял надо мной, держа в руках тарелку с сандвичами и чипсами.

– Упакуй их для меня, – сказал я, швырнув ему кредитку. – Мне нужно идти.

– Мне тоже. – Хотчкисс улыбнулся. – Правда, с другой-то стороны, в Пембрук-Холле от меня сейчас толку мало. Поэтому я намерен послать все к черту. – Он высосал пиво и поставил стакан. На верхней губе у него «выросли» усы из белой пены. – Остаюсь здесь.

– Хотчкисс, – сказал я, пока Огилви упаковывал сандвичи, – если ты не собираешься возвращаться, может, одолжишь мне ключ от лифта?

Ключ со звоном лег на стойку бара!

– Спасибо, – сказал я, забирая коробку с едой. Потом слез с табуретки и направился к двери. – Если я могу что-то для тебя сделать…

Хотчкисс залепетал нечто о Дансигер, но я вышел прежде, чем он закончил. Сунув еду под мышку, я помчался с максимальной скоростью, какую можно развить на людной улице.

Неужто от этого никак нельзя избавиться? Я полагаю, у каждого есть свой персональный демон, с которым необходимо бороться. У Хотчкисса – творческая импотенция. Или по крайней мере убежденность в оной. Что до меня – я предпочитаю забывать или же игнорировать вещи, которые мне неприятны. В частности, именно поэтому я так далеко ушел от агентства в поисках ленча. А уж усевшись за стойку в тихом, спокойном баре, я тут же выкинул из головы грядущее собрание.

К тому времени, когда я ворвался в вестибюль, я начал задаваться вопросом: «А к чему, собственно, вся эта спешка?» У меня столько же плодотворных идей по поводу «Наноклина», сколько и у всех остальных. Иначе – сказать: нисколько. Тогда к чему же все это? Для чего я вообще созвал собрание? Может быть, оттого что я знаю: моя группа зависит от меня. Я обязан ободрить их, уверить, что все будет неплохо… Может быть, потому, что Левин на меня рассчитывает… Нет, решил я. Не то, не то. Я не хотел демонстрировать им свою слабость – вот в чем дело. Я не желал, чтобы они узнали, что на самом деле я подобен всем остальным…

По пути к лифтам я врезался в Весельчака, извинился и поскакал дальше, не имея возможности взглянуть – что он продает на этот раз. В лифте Хотчкисса я посмотрел на часы. Нужно заскочить в кабинет хотя бы на пару минут, хоть я и безнадежно опаздываю на собрание.

Лифт остановился. Я рванул по коридору, едва лишь открылись двери, пулей пролетел холл, на ходу приказав терминалу активизироваться. Стоило мне шагнуть в кабинет, как до меня долетел механический голос.

– Добрый день, мистер Боддеккер, – протарахтел вирус. – Просматривая ваши файлы, я обнаружил, что вы совершенно не заботитесь о своих страховках. Это недопустимо для человека в вашем положении. Только подумайте, что может случиться с вашей бедной женой – леди Солнышко, если вы вдруг умрете от ретро-чумы?…

– Это моя мать! – проревел я, оскалившись на экран. – Если б ты потрудился выяснить мою дату рождения, то и сам бы допер! – Я воззвал к феррету и приказал изгнать зловредный вирус, что и произошло через секунду.

– Ты совершаешь промах за промахом, феррет. Подумать только: снова пропустил какую-то слезливую программку.