Георгий рванул ворот, что-то тяжелое душило его, что-то теснило, пригибало, слепило. И почудилось Георгию, что заблудился он в черной туче... И перед ним как будто внезапно возник острый утес. Георгий заметался, стремясь грудью пробиться к дорогам и тропам. Дикий рык рвался из сдавленного горла.

- Куда? О господи! - Арчил было кинулся за Моурави.

Рванув ворота, Георгий вышел из замка.

Вышел... Разве так ходят? Нет, он, задыхаясь, мчался к лесу! Слишком тесен этот маленький замок... И, перегоняя его шаги, летели гневом взметенные мысли: 'Раньше вырвусь на простор, чересчур узок скудный мир Самцхе-Саатабаго... Сначала освобожу Среднюю Картли... потом...' Обуреваемый яростью, мчался Георгий, натыкаясь на стволы, ломая ветви...

Сдвинулся мрак, пошатнулась зеленая стена. Лес ожил, наполнился беспокойным говором зверей, шепотом встревоженных листьев, шуршанием опаленной травы. Тяжело вздохнул развесистый дуб.

Саакадзе резко остановился.

- Кто?! Кто говорит здесь со мною?! Кому близка моя ярость?!

Где-то в кустарнике пискнул зверек, удивленно глянула из норы лисица на проносящуюся между сомкнутыми стволами большую тень.

- Нет, это не каджи! Не житель ада, но и на тучу не похож, ибо шум его шагов подобен грохоту падающей ледяной глыбы.

Тигр шумно вздохнул:

- Это шагающая скала!

- Нет, это не дэви, не житель бездны, но и на кентавра не похож, ибо взмах его руки подобен взмаху крыльев грифона...

Рысь тревожно вскрикнула:

- Это потрясатель громов!

- Тише! Хур... ра... ак... Хура... ак! - хрипло закричал леопард. - Это человек!

И сразу испуганно поднялись крупные и мелкие хищники.

- Человек?! Какие беды несет он нам? Спасайтесь! Или притворитесь уже убитыми!..

- Тише! Тише, звери, не мешайте человеку! Он пришел к нам за помощью.

Все больше распаляясь, ломая сучья, мчался сквозь гущу леса Георгий.

- Ты, темная ночь, покровительница отчаянных, ответь мне... Нет! Нет, я больше не Моурави, и не великий, - ответь Георгию Саакадзе, который даже после смерти им останется... Ответь и ты, дремучий лес, разве не к вам прибег я в час страшного сомнения? Разве не вас вопрошаю? Или пламя сердца моего не обжигает вас? Или вечный покой опутал вас? Нет, неизменно бодрствующий не может уснуть.

- Тише! - зарычал барс. - Не мешайте подслушивать замыслы носящего мое имя!

- Я вопрошаю вас, древние старцы: разве не к вам прибегает народ, спасаясь от озверелого поработителя? Или не за вашими стволами воины выслеживают врага? Или не вы укрываете бегущих из княжеских замков! Или не в затаенных ваших ветвях веками куется свободная дума о счастье, о радостном смехе?

- Но радость рождает победы!

- Кто? Кто это сказал? Не ты ли, стройная чинара? Нет, не о войнах сейчас моя дума! Скажите мне, кто я?.. Бедный народ, когда перестанет литься твоя чистая кровь? Говорят, и я много ее трачу... Я?! Скажите, мудрецы, кто я? Почему так щедр на кровь народа? Почему на всем моем пути кровь и слезы? Почему стольким жертвую? Где мой зять, царь Луарсаб? Где сестра моя Тэкле? Где мой сын Паата? Почему в моей груди исступление огня и крови? Я спрашиваю тебя - слышишь, лес, - спрашиваю, кто я? Какой запас страданий таит еще моя судьба? Иль бог не дал мне сердца? Иль я рожден тираном? Почему молчите вы, мудрые старцы?.. Почему?! Что? Что сказал ты, старый граб? Я рожден народом, и воля народа предрешила мой удел?! А ты, нахмуренный дуб, обросший древним мхом, о чем кричишь? Народ повелел быть мне первым обязанным перед родиной? Значит, не осуждаете? Значит, я прав? Тогда не сетуй, лес, не сетуйте, крутизны и вершины, вскормившие мой дух, мою волю... Ни стоны, ни слезы, ни бездыханный труп друга, ни проклятья вдов не затемнят мой путь... Что стоят все страдания наши - была бы Грузия жива! Это ты сказал, строгий бук? Страданья пронесутся, как вихрь над пустыней, - и снова жизнь, снова солнце, а с ним и радость!.. Ты, ты, всегда зеленая пихта, говоришь мне о солнце?..

Где-то на верхушках блеснул слабый луч луны. Саакадзе вздрогнул, изумленно оглянулся: 'Уж не сон ли потряс мою душу?' Со всех сторон его плотно обступили толстые стволы, о чем-то важном тихо перешептывались листья, смахивая, как слезы, прозрачные росинки. Полуночный холодок коснулся пылающего лба... Саакадзе осторожно раздвинул ветви, словно пресекая дружеские объятия, и зашагал. Он шел, не отдавая отчета куда... Внезапно где-то совсем близко из лунных бликов возник молодой печальный голос:

Взвился орел над долиною,

Кружится гордо над тучей,

Никнут вдруг крылья орлиные.

В сети попался, могучий.

В гневе рвет сети заклятые.

К солнцу, мятежный, стремится...

Витязь с душою крылатою

Разве смирится с темницей?..

Медленно спустившись с пригорка, Саакадзе сел на камень. Еще не проснувшийся ручеек заботливо, как детей, умывал кругляки. Саакадзе умиротворенно улыбнулся, взял мокрую гальку, нежно погладил и осторожно опустил в воду.

- Это, господин, дочь лесника поет, - жениха проклятый бек в башню запер.

- А тебе, видно, Дареджан жестко постелила, что вместо сна, беспокойный верблюд, всю ночь шатаешься по лесу?

- Э... Имея беспокойного Моурави, и мягкая тахта жаровней сатаны покажется.

Георгий Саакадзе поднялся, расправил могучие плечи. 'Витязь с душою крылатой...'

- Ну, пойдем, а то Арчил-'верный глаз' погоню за нами пошлет.

- Кони уже оседланы, господин.

По желанию суеверной Дареджан ворота открыла Хорешани. Выезжали по два, по три. Копыта лошадей были обмотаны войлоком. Не бряцало оружие... Ни говора, ни шелеста... На западной башенке, прислонившись лбом к холодному камню, Русудан острым взглядом смотрела в бледную даль, куда, как тени, исчезали любимые...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Если бы солнце, уподобившись дракону, вдруг вздумало забросать Тбилиси зелеными шарами, или небо, разнежась, обернулось голубым ангелом, - пожалуй, Метехи меньше был бы потрясен.

Когда жалкий кма подошел к воротам замка, стража в гневе хотела оттолкнуть его: и как только осмелился стучаться в главные ворота! Но... что? что?.. Двор замка словно вздыбился, зашумел. Прибежал гостеприимец.

- О Сакум! Первый советник владетеля мелик-атабага Лорийского! Лучше бы я ослеп, чем... А может, нарочно так пожаловал, для тайного разговора? В стороне шептались слуги:

- Еще недавно как надменно въезжал этот самый советник в Метехи! Сколько кораллов, позолоты, чеканных украшений сверкало на берберийском скакуне!

- А одежда из атласа, а обувь из сафьяна... Разве не уравнивали советника с самим владетелем!

- А пять телохранителей, точно высеченных из камня, пять воинов, точно с картины страшного суда, разве не охраняли подарки царю, Хосро-мирзе, Иса-хану и князю Шадиману?

- Два оруженосца, словно патриарха в собор, вели советника под руки по лестнице, спешно устланной ковром. Один оруженосец в вытянутой руке нес, как крест святой Нины, его золотую шашку, осыпанную эмалевыми цветами. На низкие поклоны не отвечал советник Сакум...

И вот, жалкий, ободранный, украшенный липкой грязью, еле живой предстал советник Сакум перед Хосро-мирзой, боясь сесть, чтобы не запачкать арабский табурет.

Порывисто войдя, Шадиман так изумился, что чуть не вскрикнул: 'Что за шутовство? Неужели влиятельный советник только под видом нищего мог пробраться ради тайного дела?' И, обернувшись к чубукчи, приказал:

- Для гостя бархатное кресло из моего покоя!

Несясь по сводчатому коридору, чубукчи недоумевал: никому, даже знатному Липариту, не предлагал