князь любимое кресло, в котором отдыхал, услаждаясь холодным вином, фруктами и своими мыслями...

- А разговор! Помнишь, Гульшари, разговор?! - бегая по комнате, Андукапар сбросил пояс, потом скинул куладжу.

- Может, князь, совсем разденешься? - насмешливо пропела Гульшари. Сами виноваты: каждого ворона за орла принимаете!

Но Андукапар, ничего не слушая, продолжал метаться:

- Помнишь? Помнишь? Какой гордый, заносчивый был Сакум? Еще бы, он и его владетель уже стянули петлю вокруг бычьей шеи Саакадзе. Клялся: в Лоре отборная тысяча тебризцев, озверелых, как янычары... Все, решительно все было готово, чтобы оборвать последний вздох хищника...

- Почему же не оборвали? - Гульшари деловито подула на рубин кольца и потерла бархаткой.

- Почему? - Андукапар ощутил непреодолимое желание выбросить бархатку за окно. - И твоему рубину должно быть ясно, что для охлаждения пыла соседних турецких пашей необходимо было участие сарбазов... Иначе, опасался атабаг Лорийский, - Турция не только за морем: может вмешаться. Стамбульский вор умеет подстерегать плохо спрятанное.

Гульшари разразилась уничтожающим смехом:

- И сейчас без улыбки не могу вспомнить: три дня торговались, даже от меня скрыли! Может, теперь скажешь, правоверный, на чем договорились?

- Теперь эта тайна вот для того паршивого воробья, который другого места не нашел, как на твоем подоконнике оставить свой навоз...

- А где Сакум оставил свой навоз после двухдневного пира в его честь?

- Клянусь, у Шадимана в голове, - ибо, по змеиному замыслу, должен был прискакать рыжебородый гонец с ответом о согласии мелик-атабага на тысячу сарбазов с лучшим минбаши. Перед тем зазнавшийся владетель требовал прислать ему на помощь не меньше двух тысяч...

С креслом в руках чубукчи застыл на пороге.

- Кто? Турки?

- Нет, Саакадзе!

'Странно, - подумал Шадиман, - словно даже стены покраснели, никогда раньше такое за ними не замечал', - и гневно прикрикнул на чубукчи:

- Сюда! - Опустившись в поданное кресло, сверкнул глазами и прошипел: Вот какую радостную весть ты притащил нам, прыгая по болотам и ползая по оврагам?!

Маленькие плутоватые глазки Сакума вспыхнули злобой. Он тоже вспомнил свой недавний въезд в Метехи и как-то весь подался вперед, сжал кулаки и прохрипел:

- Пыль и грязь - не фамильная ценность, серная баня смоет. Я советник, раньше надо выслушать...

- Как, к серной бане гнал тебя Саакадзе?!

- До меня дошло, что однажды возвращался с неудачной охоты на барса один родовитый князь, обильно поливаемый мутным соусом из дождевых капель, ибо небесный повар принял его за пережаренного фазана. А когда родовитый долетел до своего гнезда, то и птенчика там не оказалось...

- Да поможет тебе аллах просветить смиренного Хосро. Что еще дошло до советника, пока он из жирного барана превращался в общипанного петуха?

- Еще дошло, царевич из царевичей, что первое посещение одного высокорожденного Георгием Саакадзе пришлось как раз в то утро, когда у богоравного из конюшни последний слуга вывел на продажу последнего коня... Раньше надо выслушать...

- Если до тебя больше ничего не дошло, то думай о настоящем, ибо сказано: дешевле верблюжьей слюны стоит заносчивость, исходящая из опустошенного бурдюка... Говори! И не стой! Ибо если табурет нельзя будет отмыть в серной бане, то сатана не воспретит подарить его слуге.

Как пойманный в капкан, озирался Сакум: неужели это с ним так обращаются? Не эти ли лисицы лебезили перед ним, распустив льстивые слова, как пушистые хвосты? Разве не они хвалили его за советы и действия, обогатившие владетеля Лоре? А как перед Сакумом, знатным и могущественным, трепетали пригнутые им к земле подданные владетеля Лоре! Каким богатством сверкал его дом!.. Сакум опустился на подставленный чубукчи табурет и внезапно ощутил, что его былой блеск безвозвратно потерян, он лишь жалкий проситель... И потянулись слова его нудной, серой нитью.

- Сначала рыжебородому лазутчику во всем сопутствовала удача. Притворившись больным, - так Сакума уверил рыжебородый, - он стал следить за берлогой хищника. Все высмотрел верный лазутчик: в замке двести дружинников, почти половина без коней. Стены хотя и высокие, но что для владетеля Лоре недоступно?! Сам Саакадзе куда-то скрылся со своей сворой, очевидно готовится к осаде Тбилиси: как хвастал младший сын Саакадзе. И вдруг не на Тбилиси, а на Лоре бросил сатана своих головорезов, и не двести, а две тысячи. Но Лорийская крепость, окованная железом, как ястребиное гнездо, нависла над лесистыми, а частью безлесными высотами. Можно еще прорваться на замкнутую поляну, примыкающую к подножию крепостной горы, но никак не вырваться: поляна пристреляна, и там царствует смерть. Владетель смеялся: пусть десять дней попрыгают, пусть повоюют у моего порога, охрипнут, а за это время Хосро-мирза минбаши с пушками пришлет. От воя и визга 'барсов', от ударов в сатанинское дапи жители в ужасе затыкали уши и метались по улицам, не зная, кого молить о помощи... Уже ночь побледнела, когда, наконец, - как тогда условились в Метехи, - у южных ворот громко пять раз прокричала кукушка. И сразу по ту сторону стены раздались вопли: 'Назад! Спасайтесь! Персы! Пушки везут! Пушки!' И такой конский топот, такое ржание потрясло воздух, что владетель не только уши - глаза зажал. Наверно, поэтому и крикнул неосмотрительно: 'Открой, Сакум, скорей ворота. Пожаловал сам Иса-хан с грозными тысячами. Еще бы! Он лично хочет изловить ностевского зверя с его хвостовой свитой. Не следует и нам фазанить. Немедля отправь в погоню за 'барсами' наше войско, ибо шах Аббас за поимку хищника одарит и меня и тебя!' Но лишь только по моему приказу открылись ворота, в них лавиной хлынули проклятые саакадзевцы... Едва я успел кинуться к владетелю, как следом ворвался сам 'барс'. Раздумывать было не время. Через тайный ход я и владетель Лоре, отважный мелик-атабаг, бежали к горным расселинам. О, горе нам! Саакадзе пленил жену и детей владетеля! Город Лоре разграблен и разрушен. 'Сундук пошлин', наполненный золотом и серебром, тоже захвачен разбойниками. Особенно свирепствовали оборванные ополченцы. Откуда он их столько взял?! И мой дом дотла разграблен! На моих же коней взвалили сундуки, ковры, посуду, шелковые одеяла. Тащили все, что под руку попадалось. Кричали: 'Трофеи! Трофеи! Все берите!' Унесли даже алый бархатный нагрудник, который я сам отнял у шемахинского караван-баши. Подбитый ватой, этот нагрудник для большей крепости был обит золочеными гвоздиками и предохранял не только грудь, но и затылок. Я счел недостойным прикрывать эту часть головы и спасался скачками. О разорении Лоре рассказал позднее, не скрывая истины, догнавший меня у ворот Тбилиси тот самый рыжебородый лазутчик, который удостоился получить от вас пояс с тайным запором. Да будет над тобой благожелательное небо, Хосро- мирза, окажи помощь нам, вырви из лап 'барса' семью владетеля! Ты храбр, как лев, тебе сопутствует удача!

- Не пой соловьем! Храбрость тут ни при чем! - оборвал Хосро льстивую речь. - Ты уверен в своем рыжем шайтане?

- Я?! Да станет мне свидетелем мой ангел, я и сейчас доверяю ему свою жизнь! Пояс он передал мне целым.

- А не потерял ты и пояс, как и нагрудник?

- Нет, доблестный Хосро-мирза, я сохранил его, как и твое распоряжение... Позволь продолжить о рыжем шайтане: дом его тоже чуть не растащили, и только потому уцелел, что жена догадалась крикнуть: 'Эй, рыжий сатана! Почему из ада не вызовешь свое войско?' Тут веселый 'барс' расхохотался и говорит другим: 'Оставим этот дом в покое, он достоин нашего снисхождения, а его жена, наверно, кудиани, если нас не испугалась. Э... э!.. Красавица, передай рыжему сатане, пусть меньше шляется около азнаурских владений, иначе остаться ему без хвоста, а заодно и без рогов!' Бедный мой лазутчик, трясясь от страха, вынужден был выслушать все насмешки, спрятавшись в стенной нише, а когда, слава богу, снова настала ночь, выскользнул через собачью лазейку из Лоре и сломя голову, не замечая Шулавери, кинулся в Тбилиси.

Сакум продолжал униженно вымаливать помощь владетелю Лоре, пострадавшему из-за верности шах-