— Но король приказал войскам собираться, — напомнил Фанци, покусывая кончик тонкого уса.

— Но время сбора — двадцать пятое июля, — заметил Войку, оборотясь к спутникам в седле. — К тому времени султан, если сломит нашего государя, успеет добраться до ваших перевалов.

— Вот тебе и точный расчет! — мрачно пошутил Тимуш. — Враг у границы — и войско короля в сборе. Пану рыцарю не в обиду, — дружелюбно покосился он на Фанци. — Пан рыцарь, небось, на себе испытал обещания своего государя, способность его величества точно рассчитывать.

Михай вежливо промолчал. Старый друг воинственных секеев, воинов-пахарей, потомственных хранителей семиградских границ, бескорыстный защитник их наследственных вольностей, Михай Фанци в то же время с юных лет преклонялся перед Штефаном. Полтора года назад венгерский рыцарь привел на помощь Штефану пятитысячный секейский отряд, храбро бился вместе с ним в великом сражении против турок под Высоким Мостом. Посылая снова Фанци к князю Штефану, король Матьяш преследовал две цели сразу: проявить готовность помочь соседу и удалить хотя бы на время из своих владений беспокойного секейского заступника. На сей раз Фанци ехал в Молдавию без отряда: секеям было приказано влиться в королевское войско, собиравшееся возле Турды под знаменем воеводы Батория.

— Его величество Матьяш, мой король, перед прошлогодней битвой обещал простить все мои грехи, — ответил наконец Михай с тонкой улыбкой. — И сдержал свое королевское слово. В чем могу я упрекнуть своего короля?

— Я провожал вас в прошлый поход, — сказал Тимуш. — Хотел ехать с вами, но старые раны не пустили. Вы отправлялись на бой в полных доспехах. Теперь ваша милость просто налегке!

На рыцаре, действительно, был только панцирь из стальных пластин, нашитых на буйволову кожу, надетый поверх тонкой кольчуги. Голову Фанци прикрывал легкий шлем.

— Научился у сарацин, — не без юмора пояснил тот. — Полные доспехи в наше время, господа, годятся разве что для турнира.

Путники снова вспомнили венгерского короля-рыцаря, его подвиги на ристалище и похождения, его таланты стихотворца и игрока на лютне. Заговорили о любви короля к молодой жене Беатриче, которой он посвящал поединки и сонеты. Матьяш по-прежнему казался безумно влюбленным в свою королеву.

— Скорее всего, славный король Матьяш сам себя в этом уверил, — с иронией предположил Ренцо. — Теперь ему поневоле приходится держаться поближе к красавице-королеве, которую сам окружил таким блестящим двором, с таким множеством молодых рыцарей.

Старый великан-боярин насмешливо фыркнул, от чего шедший под ним жеребец молдавской породы испуганно прянул в сторону.

Войку слушал, не оборачиваясь, не принимая участия в разговоре. Оставив речную долину, дорога опять углубилась в леса.

Родившийся на привольном лимане, в краю степи и моря, молодой белгородский сотник в который раз отдавался властному очарованию древних кодр своей земли. Опять перед ним, в темных просветах между гигантскими дубами, буками и грабами, мелькали скорее угадываемые чутьем быстрые тени зверей и птиц, а может и вправду — русалок и косматых леших. Чья-то морда, а может — рука, внезапно шевелила зеленую бороду вьющегося растения, свисавшую с могучей ветки клена. Сверкали, пробив густую живую кровлю, редкие блики солнца на недвижной глади лесных озер.

Обозы теперь встречались гораздо чаще; торопившиеся к войску бойцы с нескрываемой неприязнью и укором посматривали на хорошо вооруженных хозяев и стражников — добрых с виду воинов, спешивших подальше от угрожаемого рубежа. И те отвечали им вызывающими угрюмыми взорами, а то и вовсе отворачивались, проезжая мимо. Только изредка, поравнявшись с конвоем, Войку останавливал отряд, чтобы узнать у встречных новости. Но радостного в них было мало.

— Много едет греков, — проворчал старый боярин, проехав мимо такого обоза. — Не нравится мне это, сынок, не нравитcя.

— Есть греки и греки, твоя милость, — усмехнулся Войку, вспомнив друзей, рядом с которыми сражался на стенах Мангупа.

— Истинно, — кивнул Тимуш. — Есть греки — пахари, рыбаки, каменщики; то честные люди и добрые воины. Но есть бесчестные торгаши; султан собрал их вместе в стамбульском квартале, имя коему — Фанар; эти ему и служат. А он рассылает их по христианским странам с товарами, будто для торга. И они, бесерменские лазутчики, высматривают для него все, что ни прикажет, разнюхивают, считают. Если надо — нанимают убийц, пускают в дело тайный яд. Чем больше на дорогах этих греков, тем ближе турки, тем скорее может ударить подручная султану орда.

— Уже ударила, — раздался внезапно рядом чей-то звучный голос. Это бесшумно выехал из лесу и присоединился к путникам дюжий молодец на рослом коне.

Появление незнакомца было таким внезапным, что многие всадники в небольшом отряде Чербула невольно схватились за рукояти сабель. Незванного пришельца, однако, это ничуть не смутило.

— Прошу извинить меня, господа, — учтиво добавил он, повернувшись к боярину Тимушу, старшему среди них по возрасту. — Время нынче опасное и неверное; если ваши милости не будут против, я продолжу с вами путь.

— Далеко ли направляется милостивый пан? — с подозрительным вниманием придвинулся Жолдя.

— До Сучавы, — с прежней невозмутимостью отвечал незнакомец. — А там, если оставаться не будет смысла, и до бешляга, коий мужам земли нашей назначил государь наш и князь, христолюбивый воевода Штефан. Бешляг, по слухам, нынче возле Ясс.

— Не думаю, пане проезжий, — развел руками старый Тимуш, — не думаю, чтобы кто-нибудь из моих товарищей возражал против вашего общества. Но об этом надо спросить вельможного пана капитана, нашего нынешнего начальника и воеводу.

Войку, оборотясь к говорившему, ответил коротким кивком. Взоры витязя и незнакомца при этом на мгновение встретились, но ни один мускул на их лицах не выдал того, что вспомнилось им обоим.

Путники, между тем, не останавливаясь, окружили незванного гостя. Посыпались вопросы. Добрых вестей у всадника, так неожиданно появившегося из леса, однако, не оказалось, были только плохие. Пока четы и стяги со всей Молдовы стекались под знамя своего князя, орда, предводительствуемая беями семи крымских улусов, по приказу султана Мухаммеда перенаправилась через Днестр и ударила в спину небольшой стране воеводы Штефана.

Войку вспомнился родной город, Четатя Албэ на Днестровском лимане. Тогда, почти два года назад, в весенний ясный день он прогуливался по главной улице, соединявшей посад и крепость, и увидел, как дюжина молодых лоботрясов — сынков местных богатеев и бояр — издевается над старым рыцарем, одним из бойцов великой битвы под Варной, взятым в плен в злосчастный 1444 год османами и поселившимся в Земле Молдавской после освобождения из неволи. Войку смело напал на предводителя злых шутников Вылчу, сбросил того в канаву, но мог быть, наверно, растерзан дружками боярского отпрыска, если бы не помощь неожиданно появившегося на месте того происшествия таинственного незнакомца.

Теперь он ехал вместе с ними по сучавской дороге. Встретившись с Войку взорами, этот человек, на лбу которого виднелся теперь свежий рубец от удара саблей или ножом, незаметно подал ему знак молчать.

Чербул продолжал путь во главе небольшой конной четы.

Новости, принесенные незнакомцем, не могли никого обрадовать. Орда перешла Днестр у Государева Брода, сожгла одноименное селение Вадул-луй-Водэ и двинулась вверх по правому берегу реки, пустоша все на своем пути. Боярин Шендря, портарь Сучавы и муж сестры Штефана-воеводы Марии, отогнал вторгшиеся отряды крымчаков на левый берег. Но другие чамбулы успели переправиться выше; со всех участков восточной границы с Диким полем, простиравшимися от Днестра до самого Крыма и дальше, до донских и волжских степей, шли тревожные вести о вторжении татар. Можно было догадаться, что ордынцы, сговорившись о том с новым хозяином — стамбульской Портой, вознамерились малыми силами