мясо да чем поджигать чужие дома. Огонь дан им, чтобы они у него учились. Не знаю только — чему, но хотел бы понять.

— Довольно, прошу, меня пугать, — повторила Роксана с непритворным содроганием. — Я и так боюсь.

Войку знал. Княжна отчаянно страшилась их новой разлуки, которая, наверно, уже была близка. Войку крепче прижал к себе жену. Тревожные вести из родных мест все более омрачали эти счастливые дни. И мысли об осажденном Мангупе, о Молдове, над которой нависла угроза нашествия.

В конце декабря пришло печальное известие: Мангуп, обессиленный голодом, пал. Несколько дней спустя Руфь привезла в Брашов раненного Арборе. Вместе с другими беглецами, феодоритами и молдаванами, им удалось выбраться из осажденной крепости за день до того, как в нее ворвались янычары Гедик-Мехмеда, и с невероятными трудностями выбраться из Крыма. Вначале Арборе привез жену в Хотин, но там его пытались заколоть убийцы, подосланные родным братом, боявшимся, что старший потребует свою долю в наследстве недавно умершего отца.

Беглецы поведали землякам об агонии феодорийской столицы, о том, как умирали один за другим ее последние защитники. Выстояв полгода, крепость умерла, можно сказать, стоя; взобравшиеся на ее стены турки были встречены едва лишь дюжиной истощенных бойцов. Оставшихся в живых обратили в рабство. Княжеское семейство погибло почти все, тело базилея Александра турки так и не сумели найти, как и сокровищ, о которых были наслышаны. Только племянник Роксаны маленький Маноил, обращенный в мусульманство, был увезен ими в Стамбул; годы спустя этому последнему отпрыску крымской ветви Палеологов предстояло стать знаменитым пашой, великим истребителем христиан. Погибли почти все войники-молдаване, присланные воеводой Штефаном, оруженосец князя Иосиф, беглецы из Солдайи и Каффы, рыцарь ла Брюйер с женой. Преосвященного Илию османы зарубили в соборе, у алтаря.

Роксана скорбно оплакивала погибших, молилась за отуреченного племянника. Вспомнила о том, как, выйдя в первый раз с Войку из подземного лабиринта возле крепости, увидела родной город со стороны. Мангуп на вершине своей горы пламенел в лучах заката, словно был уже охвачен последним пожаром, и пушки турок, гремевшие под твердыней, отдавали ему свой мрачный салют.

В январе король Матьяш велел объявить во всех христианских странах, что начинает против турок великий поход. Армия Корвина действительно выступила, взяла турецкую крепость Шабац в Сербии. Затем, под славословия придворных поэтов, Матьяш победителем возвратился в Буду, к своим развлечениям и молодой жене. Что-то помешало продолжить это воинственное предприятие доблестному венгерскому королю. Войско Матьяша продолжало сражаться в Боснии; его вели теперь Влад Цепеш и сербский деспот Вук.

Мухаммед же готовил армию к новой войне с Землей Молдавской.

В Землю Бырсы прибыл Влад Русич, посланец Штефана Молдавского. С небольшой свитой, в богатом платье, с дорогой саблей на боку. Пальцы — в драгоценных перстнях. Но в остальном — все тот же Влад, беглец Володимер, два года назад еще пахавший моря на веницейской галере, смекалистый паренек с засечной черты, отважный и верный в дружбе, преданный своему государю. Из исполнительного дьяка- писца и храброго куртянина Влад вырос в почитаемого при дворе княжьего порученца и вестника, при случае — и малого посла.

Вернувшись под вечер к Чербулу, где, как сам говорил, «стоял постоем» после совета в ратуше, созванного бургомистром и старшими бургратами, Влад мрачно сбросил соболью шубу и рукавицы на руки принявшего их Переша и повалился в кресло.

— Ослепли, оглохли, — сказал он Чербулу. — Что с ними, брат?

— Жадность, — ответил Войку. — И трусость. И глупая вера, что мир сгорит, но пламя не тронет их дома.

— Забыли, как пугнул их султан Мурад.[70]

— Когда ж то было — прошло почти сорок лет! — напомнил Войку.

— Коротка у сытости память, — с ожесточением молвил Влад. — Четыре, почитай, часа маялся с ними напрасно. Заместо семи тысяч сабель, сколько государь просит, едва согласился пять тысяч продать. Заместо тысячи пищалей дают шесть сотен. Да пороха у них против нужды нашей мало, да в свинце и ядрах нехватка. Пушки, что по уговору готовы быть должны, не отлиты и не склепаны: мало-де в городе железа и меди. И цену все норовят набить, за каждый уг торгуются. Ну, я им набил! — бывалый дьяк Влад торжествующе потряс кулаком.

Тем временем в большую горницу квартиры Чербула прибывали гости. Пришел, прямой и стройный в своем лукко, Ренцо деи Сальвиатти. За ним — боярин Тимуш с комендантом Германном. Явились Иоганн Зиппе, Санкт-Георг и Рот. Примчался вечно торопившийся куда-то Фанци. Последним приковылял и Арборе, двигавшийся еще с трудом.

Говорили, как водится, о погоде, о делах, о новейших событиях в городе и мире. Но более — о турках.

— Скажите, наконец, ваша милость, — насел на Русича тучный Рот, — удастся христианам когда- нибудь остановить этих нехристей?

Влад с иронией взглянул на толстый живот бурграта, но ответил учтиво:

— Удастся, почтенный господин. Но лишь тогда, когда святой крест начнет воистину объединять носящих его людей.

— Это время, боюсь, никогда не наступит, — покачал головой Арборе.

— Почему же, — воскликнул Санкт-Георг. — Разве христианские государи в этой части земного круга менее сильны сегодня, чем вчера? Разве мало войск у польского короля и литовского великого князя?

— Лях охотно отдаст Молдову туркам, если тем сбережет для себя покой, — пояснил Влад. — Прибыла весть о том, что веницейская синьория собирается нарушить перемирие с османами, готовит большой флот, — сказал Зиппе. — Что скажете на это вы, мессере Сальвиатти?

— Что Большой турок может спокойно спать в своих босфорских дворцах, — улыбнулся Ренцо. — Пока султан нацеливает меч на Молдавию, республика святого Марка не шевельнет ни единым веслом. Вашим милостям пора понять, как мыслят люди в наших больших торговых общинах — и в Генуе, и в Венеции. Если Порта нападает на нас, мы отбиваемся как можем, порой даже храбро. Если же она атакует другого, мы сразу откладываем оружие и беремся за более любезные сердцу аршин и весы.

— Это можно понять, — задумчиво кивнул бурграт Рот, торговавший сукнами и с Генуей, и с далеким Брабантом. — Нет мира — нет торговли.

— Не будет решимости вести войну — не будет мира, — вставил посланник молдавского господаря.

— Оставим споры философам. — Санкт-Георг обвел взором присутствующих. — Купцы и воины — люди дела. Подумаем лучше о том, как быть теперь, когда в ворота ломится беда.

— На нынешнем совете в ратуше ваша милость не говорила так мудро, — не сдержался Русич.

— А что мы могли сказать? — вступился Рот. — Большинство поднялось бы против нас, мы лишь испортили бы все дело.

— Прошу прощения, господа, — заключил Войку, — в нашем деле, по-видимому, все ясно. Земле Молдавской опять придется в одиночестве встречать полки султана. Но горе от этого посетит не одну только нашу землю.

Появившийся под присмотром Роксаны обильный ужин прервал на время беседу.

За трапезой Иоганн Зиппе, со смаком обгладывавший бараньи ребрышки, делился с Войку своими заботами. Торговля шла все хуже; увеличивая спрос на оружие и боевые припасы, свирепствовавшие всюду воины снижали его на дорогие сукна, шелки и бархаты, на пряности, благовония и изделия ювелиров. Военные походы заграждали великие шляхи, запирали гавани и проливы, грозили каждому бедой. Фридриха Вильгельма, например, убили, когда он ехал с обозом в Боснию, Дитриха Люгге ограбили дотла, когда он вез партию оловянной посуды из Мемеля. А вот Вальтеру Гиппниху повезло: он выгодно купил две сотни