И ужас на каждой черте.Но чудо свершилось – и нет и подобья Того, что он видел вчера,И Ангел Луки перед ним делла Роббья Глядел из лебяжья пера,Из крыльев на шелковой гроба подкладке, Незримых, но зримых ему,И лик ее детский, невинный и сладкий В алмазов был вставлен кайму,Как лики святых в византийской иконе, И мрамора был он нежнейИ тучек жемчужных в ночном небосклоне Приветливей и веселей.И мальчик в ответ улыбнулся мамаше И слезки утер рукавом.– Зачем же мне плакать. Скажу тете Маше Об Ангеле-маме моем.С тех пор не могли ему люди проказу Служения плоти привить, –И духа его не свернулась ни разу В лазурь устремленная нить.
19 декабря 1919
Хрусталевый бокал (1896)
I
В буфете бабушки бокальчикБыл узкостанный для Шампаня,И жил у ней печальный мальчикИ курская старушка няня.Был тот хрусталевый бокальчикСтаринной марки «баккара»,Был Парками разбужен мальчикУ гроба мамочки с утра.Были Евангелием няняС бабусей вечно заняты;По бедности струя ШампаняВ беззубые не лилась рты,И только изредка в рождений,В Сочельника и Пасхи дниИм Шабо кисловатый генийНа лицах зажигал огни.Но лучших дней слыхал бокальчикЗаздравий громовые тосты,Когда отец еще был мальчикИ девственны еще погосты.Меж всякой рухлядью стекляннойСиял он золотым кольцом,И рядышком стаканчик странныйСтоял с несъеденным яйцом,Которое отец-покойникПеред агонией просилИ обронил на рукомойник, –С следами выцветших чернил.Но долго страшен был малюткеДубовый, старенький буфет:Там был резной орнамент жуткий,Хранитель маминых конфект.Из стилизации грошовойЧьего-то жалкого резцаДва грозных, пасмурно-суровыхГлядело колдовских лица.
