'Будь отныне амирбаром, чтоб решать дела войны!' Изнемогшего от горя и сгоревшего от муки, Повели меня к владыке врачеватели и слуги. И, устроив пир веселый, венценосные супруги Вновь меня облобызали, как родители и други. На пиру меня владыки возле трона посадили И о сане амирбара вновь со мной заговорили. Я, покорный царской воле, отказаться был не в силе И, склонившись перед троном, принял то, о чем просили. Уж всего мне не припомнить. Много времени прошло. О событьях лет минувших вспоминать мне тяжело. Мир изменчивый и лживый непрестанно сеет зло, Пламя искр его, навеки обреченного, сожгло!'
ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ ТАРИЭЛА, ВПЕРВЫЕ ПОЛЮБИВШЕГО
Стал рассказывать он снова, пересиливая муку: 'Раз, с охоты возвращаясь, Фарсадан мне подал руку. Он сказал: 'Пойдем к царевне и ее развеем скуку'. Боже, как я жив доселе, обреченный на разлуку! Дивный сад, приют блаженства, я увидел пред собою. Там, как сирины из сказки, птицы пели над листвою. Благовонные фонтаны били розовой водою. Вход в покои был завешен аксамитовой тафтою. За оградой изумрудной, в окруженье тополей, Царь сошел с коня у башни безоаровой своей. Драгоценная завеса колыхалась у дверей. В этот день копье печали над душой взвилось моей! Турачей, убитых в поле, царь велел отдать прекрасной. Я понес их за владыкой и попал в огонь, несчастный! С той поры оброк тяжелый стал платить я муке страстной: Ранит доблестное сердце лишь один клинок алмазный. Царь скрывал свою царевну от вельмож и от народа. Не желая быть невежей, задержался я у входа. Царь вошел, сказав рабыне: 'Здесь со мною воевода, Он привез царевне дичи для домашнего расхода'. Тут Асмат открыла полог, и увидел я на миг Ту, чей взор копьем алмазным прямо в сердце мне проник. Турачей Асмат я отдал, сам, задумавшись, поник. Горе мне! С тех пор горю я, вспоминая милый лик! Ныне та, что краше солнца, уж не льет свое сиянье!' Удручен воспоминаньем, Тариэл терял сознанье. Автандил с Асмат рыдали, эхо множило рыданья: 'Силу рук его сломили безутешные страданья!' И опять Асмат водою окропила Тариэла. Долго он молчал, очнувшись: мука сердцем овладела, Слезы он мешал с землею, он тоске не знал предела. Он твердил, изнемогая: 'Как душа не отлетела! Тот, кто предан бренной жизни, свято чтит ее дары, Но, познав ее измену, забывает про пиры. И недаром спорят с нею те, кто разумом мудры... Возвратимся же к рассказу, коль я жив до сей поры. Турачей Асмат я отдал, свет померк передо мною. Я упал, не в силах двинуть ни рукою, ни ногою, И когда вернулся к жизни, плач услышал над собою: Словно челн перед отплытьем, окружен я был толпою. В царской горнице огромной, под охраной караула, Я лежал на пышном ложе посреди людского гула. Царь с царицею рыдали. Муллы, сгорбившись сутуло, Мой припадок объясняли чародейством Вельзевула. Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь. Он твердил: 'Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!' Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть.
