Уездная глушь захолустья.Распев петухов по утрам,И холостящий устьеВесенний флюс Днепра.Таким дрянным городишкойОчаков во плотиВстает, как смерть, притихшиУ шмидтовцев на пути.Похоже, с лент матросскихСошедши без следа,Он стал землей в отместкуИ местом для суда.Две крепости, два погостаДа горсточка халуп,Свиней и галок вдостальИ офицерский клуб.Без преувеличеньяТы слышишь в эту тишь,Как хлопаются тениС пригретых солнцем крыш.И звякнет ли шпорами ротмистр,Прослякотит ли солдат,В следах их – соли подмесь.Вся отмель – точно в сельдях.О, суши воздух ковкий,Земли горячий фарш!'Караул, в винтовки!Партия, шагом марш!'И, вбок косясь на приезжих,Особым скоком сорокСторонится побережьеНа их пути в острог.О, воздух после трюма,И высадки триумф!Но в этот час угрюмыйНичто нейдет на ум.И горько, как на расстанках,Качают головойЗаборы арестанты,И кони, и конвой.Прошли, – и в двери с браньюКостяшками бьет тишина…Военного собраньяФисташковая стена.Из зал выносят мебель.В них скоро ворвется гул.Два писаря. Фельдфебель.Казачий подъесаул.
6
Над Очаковым пронесВетер тучу слез и хмариИ свалился на базареНаковальнею в навоз.И, на всех остервенясь,Дождик, первенец творенья,Горсть за горстью, к горсти горсть,Хлынул шумным увереньемВ снег и грязь, в снег и грязь,На зиму остервенясь.А немного погодя,С треском расшатавши крючья,Шлепнулся и всею тучейВодяной бурдюк дождя.Этот странный талисман,С неба сорванный истомой,Весь – туманного письма,Рухнул вниз не по-пустому.Каждым всхлипом он прилипК разрывным побегам липНакладным листом пистона.Хлопнуть вплоть, пропороть,Выстрел, цвет, тепло и плоть.Но зима не верит в близость,В даль и смерть верит снег.И седое небо, низясь,Сыплет пригоршнями известь.Это зимний катехизисШепчут хлопья в полусне.И, шипя, кружит крупаПо небу и мертвой глине,Но мгновенный вздох теплыниОдевает черепа.Пусть тоща, как щепа,Вязь цветочного шипа,Новолунью улыбаясь,Как на шапке шалопая,Сохнет краска голубаяНа сырых концах серпа.И, долбя и колупаяЛьдины старого пласта,Спит и ломом бьет по сини,Рты колоколов разиня,Размечтавшийся в уныньиЗвон великого поста.Наблюдая тяжбу льда,В этом звяканьи спросоньяПодоконниками тонетЗал военного суда.Все живое баззаконье,Вся душевная бурда,Из зачатий и агонийВ снеге, слякоти и звонеПеред ним, как на ладони,Ныне так же, как тогда.Чем же занято собранье?Казнью звали в те годаПереправу к березани.Современность просит дани:Высшей мере наказаньяСлужат эти господа.
7
Скамьи, шашки, выпушка охраны,Обмороки, крики, схватки спазм.Чтенье, чтенье, чтенье, несмотря наГоловокруженье, несмотряНа пары нашатыря и пряный,Пьяный запах слез и валерьяны,Чтение без пенья тропаря,Рана, и жандармы-ветераны,Шаровары и кушак царя,И под люстрой зайчик восьмигранный.Чтенье, несмотря на то, что раноИли поздно, сами, будет день,Сядут там же за грехи тиранаВ грязных клочьях поседелых пасм.Будет так же ветрен день весенний,Будет страшно стать живой мишенью,Будут высшие соображеньяИ капели вешней дребедень.Будут схватки астмы. Будет чтенье,Чтенье, чтенье без конца и пауз.Версты обвинительного акта,Шапку в зубы, только не рыдать!Недра шахт вдоль нерчинского тракта.Каторга, какая благодать!Только что и думать о соблазне.Шапку в зубы – да минуй озноб!Мысль о казни – топи непролазней:С лавки съедешь, с головой увязнешь,Двинешься, чтоб вырваться, и – хлоп.Тормошат, повертывают навзничь,Отливают, волокут, как сноп.В перерывах – таска на гауптвахтуПлотной кучей, в полузабытьи.Ружья, лужи, вязкий шаг без такта,Пики, гики, крики: осади!Утки – крякать, курицы – кудахтать,Свист нагаек, взбрызги колеи.Это небо, пахнущее как-тоТак, как будто день, как масло, спахтан! Эти лица, и в толпе – свои!Эти бабы, плачущие в плахтах!Пики, гики, крики: осади!
8
Кому-то стало дурно.Казалось, жуть минутыПростерлась от кинбурнаДо хуторов и фольварковЗа мысом тарканхутом.Послышалось сморканьеЖандармов и охранников,И жилы вздулись жолвямиНа лбах у караульных.Забывши об уставе,Конвойныю отставилиПолуживые ружьяИ терли кулакамиТрясущиеся скулы.При виде этой вольностиКто-то безотчетноПолез уж за револьвером,Но так и замер в позеПредчувствия чего- то,Похожего на бурю,С рукой на кобуре.Волнение предгрозьяОкуталось удушьем,Давно уже идущимОткуда-то от ольвии.И вот он поднялся.Слепой порыв безмолвияСтянул гусиной кожейТазы и пояса,И, протащившись с дрожью,Как зябкая оса,По записям и папкам,За пазухи и шапкиЗаполз под волоса.И точно шла работаПо сборке эшафота,Стал слышен частый стукПолутораста штукРасколебавших сумракПустых сердечных сумок.Все были предупреждены,Но это превзошло расчеты.«Тише!» – Крикнул кто-то,Не вынесши тишины.'Напрасно в годы хаосаИскать конца благого.Одним карать и каяться.Другим – кончать голгофой.Как вы, я – часть великогоПеремещенья сроков,И я приму ваш приговорБез гнева и упрека.Наверно, вы не дрогнете,Сметая человека.Что ж, мученики догмата,Вы тоже – жертвы века.Я тридцать лет вынашивалЛюбовь к родному краю,И снисхожденья вашюгоНе жду и не теряю.В те дни, – а вы их видели,И помните, в какие, —Я был из ряда выделенВолной самой стихии.Не встать со всею родинойМне было б тяжелее,И о дороге пройденнойТеперь не сожалею.Я знаю, что столб, у которогоЯ стану, будет граньюДвух разных эпох истории,И радуюсь избранью'.
9
Двум из осужденных, а всех их было четверо, —Думалось еще – из четырех двоим.Ветер гладил звезды горячо и жертвенноВечным чем-то, чем-то зиждущим своим.Распростившись с ними, жизнь брела по дамбе,Удаляясь к людям в спящий городок.Неизвестность вздрагивала плавниками камбалы.Тихо, миг за мигом рос ее приток.Близился конец, и не спалось тюремщикам.Быть в тот миг могло примерно два часа.Зыбь переминилась, пожирая жемчуг.Так, чем свет, в конюшнях дремлет хруст овса.Остальных пьянила ширь весны и каторги.Люки были настежь, и точно у миног,Округлясь, дышали рты иллюминаторов.Транспорт колыхался, как сонный
