Снова на миг повернувшись круто,Город от криков задрожал:На миноносец брали с «Прута»Освобожденных каторжан.Снова, приветствуем экипажем,На броненосцы всходил и глохИ офицеров брал под стражуИ уводил с собой в залог.В смене отчаянья и отвагиВновь, озираясь, мертвел, как холст:Всюду суда тасовали флаги.Стяг государства за красным полз.По возвращеньи же на «Очаков»,Искрой надежды еще согрет,За волоса схватясь, заплакал,Как на ладони увидев рейд.«Эх, – простонал, – без ножа доконали!»Натиском зарев рдела вода.Дружно смеркалось. Рейд удлинялиТучи, косматясь, как в холода.С суши, в порыве низкопоклонства,Шибче, чем надо, как никогда,Падали крыши складов и консульств,Камни и тени, скалы и солнцеВ воду и вечность, как невода.Все закружилось так, что в финалеОбморок сшиб его без труда.
9
Был выспренен, как сердце,И тих закат, как вдругМетнула пушка с «терца»Икру.Мгновенный взрыв котельной,Далекий крик с байдар,И – под воду. СмертельныйУдар!От катера к шаландамПловцы, тела, балласт.И радость: часть командыСпаслась.И началось. Пространства,Клубясь, метнулись в бой,Чтоб пасть и опрастатьсяПальбой.
10
Внутри настала ночь. СнаружиЗарделся движущийся хвостНад войском всех родов оружьяИ свойств.Он лез, грабастая овраги,И треском разгонял толпу,И пламенел, и гладил флагиПо лбу.Как сумерки, сгустились снасти.В ревущей, хлещущей дряпнеПошла валить, как снег в ненастье,Шрапнель.Она рвалась, в лету, на жнивьях,В расцвете лет людских, в воде,Рождая смерть, и визг, и вывихВезде.
Часть третья
1
'Все отшумело. Вставши поодаль,Чувствую всею силой чутья:Жребий завиден. Я жил и отдалДушу свою за други своя.Высшего нет. Я сердцем – у целиИ по пути в пустяках не увяз.Крут был подъем, и сегодня, в сочельник,Ошеломляюсь, остановясь.Но объясни. Полюбив даже вора,Как не рвануться к нему в казематВ дни, когда всюду только и спору,Нынче его или завтра казнят?Ты ж предпочла омрачить мне остатокДней. Прости мне эти слова.Спор подогнал бы мне таянье святок.Лучше задержим бег рождества.Где он, тот день, когда, вскрыв телеграмму,Все позабыв за твоим «навсегда»,Жил я мечтой, как помчусь и нагряну? Как же, ты скажешь, попал я сюда?В вечер ее полученья был митинг.Я предрекал неуспех мятежа,Но уж ничто не могло вразумить их.Ехать в ту ночь означало бежать.О, как рвался я к тебе! Было пыткойБраться и знать, что народ не готов,Жертвовать встречей и видеть в избыткеДоводы в пользу других городов.Вера в разьезд по фабричным районам,В новую стачку и новый подъем,Может, сплеталась во мне с затаеннымЧувством, что ездить будем вдвоем.Но повалила волна депутаций,Дума, эсдеки, звонок за звонком.Выехать было нельзя и пытаться.Вот и кончаю бунтовщиком.Кажется все. Я гораздо спокойней,Чем ожидают. Что бишь еще?Да, а насчет севастопольской бойни,В старых газетах – полный отчет'.
2
Послепогромной областью почтовый поезд в РомныСквозь вопли вьюги доблестно прокладывает путь.Снаружи вихря гарканье, огарков проблесктемный,Мигают гайки жаркие, на рельсах пляшет ртуть.Огни и искры чиркают, и дым над изголовьемБежит за пассажиркою по лестницам витым.В одиннадцать, не вынеся немолчного злословья,Она встает, и – к выходу на вызов клеветы.И молит, в дверь просунувшись: 'Прошу вас,не шумите…Нельзя же до полуночи!' И разом в лязг и дымУносит оба голоса и выдумку о Шмидте,И вьет и тащит по лесу, по лестницам витым.Наверно повод есть у ней, отворотяськ простенку,Рыдать, сложа ответственность в сырой комокплатка.Вы догадались, кто она. – Его корреспондентка.В купе кругом рассованы конверты моряка.А в ту же ночь в очакове в пурге и мыльной пенеПолощет створки раковин песчаная коса.Постройки есть на острове, острог и укрепленье.Он весь из камня острого, и – чайки на часах.И неизвестно едущей, что эта крепость-тезка(Очаков – крестный дедушка повстанца корабля)Таит по злой иронии звезду надежд матросских,От взора постороннего прибоем отделя.Но что пред забастовкою почтово-телеграфнойВсе тренья и неловкости во встрече двух сердец!Теперь хоть бейся об стену в борьбе с судьбойнеравной,Дознаться, где он, собственно, нет ни малейшихсредств.До ромен не доехать ей. Не скрыться от мороки.Беглянка видит нехотя: забвенья нет в езде,И пешую иль бешено катящую, с дорогиЕе вернут депешею к ее дурной звезде.Тогда начнутся поиски, и происки, и слезы,И двери тюрем вскроются, и, вдоволь очернив,Сойдутся посноровистей объятья пьяной прозы,И смерть скользнет по повести, как оттискпятерни.И будет день посредственный, и разговорв передней,И обморок, и шествие по лестнице витой,И тонущий в периодах, как камень, миг последний,И жажда что-то выудить из прорвы прожитой.
3
Как памятен ей этот переход!Приезд в Одессу ночью новогодней.С какою неохотой пароходСтал поднимать в ту непогоду сходни!И утренней картины не забыть.В ушах шумело море горькой хиной.Снег перестал, но продолжали плытьОбрывки туч, как кисти балдахина.И из кучки пирамидПривстал маяк поганкою мухортой.«Мадам, вот остров, где томится Шмидт», — И публика шагнула вправо к борту.Когда пороховые погребаЗашли за строй бараков карантинных,Какой-то образ трупного грибаОстался гнить от виденной картины.Понурый, хмурый, черный островокНесло водой, как шляпку мухомора.Кружась в водовороте, как плевок,Он затонул от полного измора.Тем часом пирамиды из химерСлагались в город, становились твержеИ вдруг, застлав слезами глазомер,Образовали крепостные горжи.
4
Однако, как свежо Очаков дан у данта!Амбары, каланча, тачанки, облака…Все это так, но он дорогой к коменданту,В отличье от нее, имел проводника.Как ткнуться? Что сказать? Перебрала оттенки.'Я – конфидентка Шмидта? Я – его дневник?Я – крик его души из номеров ткаченки,Вот для него цветы и связка старых книг?Удобно ли тогда с корзиной гиацинтов,Не значась в их глазах ни в браке, ни вродстве?'Так думала она, и ветер рвал косынкуС земли, и даль неслась за крепостной бруствер.Но это все затмил прием у генерала.Индюшачий кадык спирал сухой коклюш.Желтел натертый пол, по окнам темь ныряла,И снег махоркой жег больные глотки
