– Я хочу пить… Пойдем на кухню, а ты скажи мне пока… Была бы ты Привратником – открыла бы?

Я глядела под ноги. А что мне, в самом деле, этот мир? Кладбище добрых намерений… Та широкая лужа на распутье, сузившиеся глаза Луара… Тарелочка с медяком на донце. Примятая трава перед логовом Совы…

– Не знаю, – я проглотила ком. – Но вы-то не открыли?

Он звякнул кружкой о стенку ведра с водой. Запрокинул голову; смотреть, как он пьет, было одно удовольствие. Флобастер сказал бы – «артистично пьет». Смачно, красиво и вместе с тем жадно – глядя на него, мне тоже захотелось воды. Бесстрастный старик – и жизнелюб, оказывается…

– Я хотел тебе сказать, – он вытер губы, – только тебе… Если он пойдет к двери, но не выполнит… не свершит, не откроет… Тогда его ждет смерть. И жуткая смерть. Я знаю… меня вытащил из Преддверья Ларт Легиар. Но я – не Ларт, я так себе, маг-не маг… Я его не вытащу. Решай ты тоже. Или он откроет и… сольется, соединится с Тем… Или умрет, как я сказал. Ты думаешь… что лучше?

С опущенной кружки в его руке капала вода. Каждая капля расплывалась на полу, как маленькое черное солнце.

– Не знаю, – сказала я сухим ртом. – Не знаю.

Три свечи на низком круглом столике. Прогибающиеся под ногами половицы. Он чувствовал себя тяжелым, непривычно мощным и оттого неповоротливым – а медлить нельзя, некто, поселившийся в сознании, торопит и подначивает, скорее, скорее, вот уже от нетерпения дрожат руки, как будто шел по безводью и встретил ручей…

Три огня срослись в один. Вот. Вот оно; Амулет на мокрой ладони. Фигурный вырез, залитый огнем. Светлые ворота…

Нужно только сделать шаг. Первый шаг.

Огонь окутал его с ног до головы. Ажурные языки сплетались, как стебли вьюнка, ложились на плечи царственной мантией, спадали, подобно складкам невиданного одеяния… А потом огненные ворота остались позади, снова на ладони, но уже позади, и Амулет бессильно закачался на своей цепочке.

Луар стоял перед бездной. Справа и слева темнели застывшие водопады тканей, а над головою не было ни неба, ни потолка. У ног – четыре круглые медные монетки, приколоченные в ряд к старым, рассохшимся доскам, темным, бесшумно принимающим каждый шаг.

скорее. скорее. я так спешу Царапающий червячок в душе: скорее! Скорее утоли свою жажду. Сейчас…

Он обернулся.

Дверь. В конце длинного коридора между падающих теней. Там…

скорее. но не оборачивайся. сделав шаг, не оборачивайся, только вперед. ступай И он ступил. Под тяжестью его доска напряглась, как натянутый лук.

не оборачивайся Вот так. И жил мальчик, и был он счастлив… А у порога его дома… Милый, симпатичный щенок посреди стужи нашел в сугробе окоченевший кошачий труп… Он думал, это игрушка. И он играл…

Море любви. И вот тебя вышвырнуло на камень, потому что ты не дельфин, а крыса… Сдохни.

Или вот, груда мусора, и на краю какого-то ящика – высохшая роза. Черной головой вниз, сухими шипами в растопырку, со стеблем толстым, как трость… При чем?

Солнце, красное, как колесо. Мать возвращается домой, и солнце лежит у нее на голове, будто красный поднос. Тонкие руки, тонкие пальцы, белые и холодные, запах зимы и свежести, и – «погоди, простудишься, я с мороза»…

А там щенок играет кошачьим трупом. И долго, долго будет играть… Но я не увижу. Окно в изморози…

Свечку задули… Да, я помню. Имя – как звук капели. Полустертый грим на щеках… Я буду носиться над землей, я буду Тем, Кто Пришел Извне – но тебя я буду помнить, и каждая погасшая свечка вернет мне твой запах. Я буду специально гасить их, буду задувать костры и пожарища – но и ты все сказала, разве не так?.. Я не в силах изменить то, в чем ты упрекнула меня. Я вообще ничего не в силах изменить…

дверь Ого, еще как в силах. Одна большая измена… или перемена. Одно и то же. Изменивший… Изменяющий… Небо, сохрани мой разум. Ты, Сила, помоги мне…

дверь!

А ты, сестренка – ты не поймешь меня. Ты слишком мала… Оставайся такой. Как бы я хотел быть таким, как ты… Твоим братом, но близнецом. И вечные пять лет…

Последний шаг. Так близко… Исполинский ржавый засов льнет к рукам. А там, за Дверью…

это я. это я жду тебя. это ты ждешь себя обновленного, себя настоящего. ну.

Скопище короедов в теле этой двери.

Хочу послушать, как скрипят твои петли.

…И Алана тоже чувствовала – а потому была непривычно тиха и покладиста; все мы сидели, плотно прижавшись друг к другу.

Скиталец стоял к нам спиной – а его обнаженная шпага лежала на полу, будто стрелка башенных часов.

Последние минуты.

Прерывисто вздохнула Тория.

О чем он подумает в тот момент? Прежде чем стать чудовищем? О чем вспомнит, и вспомнит ли вообще? И о чем подумаю я, когда мир накренится, как шахматная доска за миг до падения?