– Я понимаю, о чем ты. Понимаю.

Он говорил медленно и будто через силу; каждой следующей фразы приходилось ждать минуту, и Солль успевал сделать новый круг по комнате, а Тория – глубоко, прерывисто вздохнуть. Я стояла за спиной ее кресла и видела полоску бумажно-белой шеи над строгим темным воротником.

Скиталец говорил, и крылья тонкого носа хищно раздувались, а прозрачные глаза изучали попеременно Эгерта и Торию; на меня он не смотрел, и я тихо радовалась. Хвала небу, что не выгнал прочь. Хвала небу, что не замечает.

Он говорил что-то о Двери, о Пришедшем Извне, о надвигающемся конце света; нечто подобное пророчили, кажется, воины Лаш – «окончание времен». Слова Скитальца звучали как страшная сказка для непослушных детей. Жутковато, но – не верится…

Луар.

Он тоже рассказывал сказку – а меня тогда, помнится, больше волновал вопрос о половой принадлежности этого грядущего супостата – «она», Сила, или «он», Пришедший Извне?

Губы мои расползались в нервную, резиновую улыбку. Хоть руками стягивай – лезут к ушам, радостно улыбающиеся губы, и это тогда, когда от слов Скитальца ползет по шкуре ледяной, могильный холод… И Луар. О Луаре. О нем…

…Потом заговорила Тория. Кажется, она плакала; кажется, она взваливала на себя какую-то вселенскую вину, вину и за Луара, и за грядущий конец света – тоже…

Скиталец оборвал ее сразу и жестко. Пойди на кухню, сказал он, и сунь руку в очаг… И насладись самоистязанием, а потом возвращайся…

Он видел мою улыбку. Он точно ее заметил, хоть я прикрывалась и отворачивалась. От тщетных стараний укротить собственное лицо у меня болели губы; я улыбалась, как кукла или мертвец.

Тория замолчала. Эгерт попытался что-то спросить – и осекся. Рука его бессознательно терзала лицо, царапала щеку от скулы до подбородка.

– Мне должно быть все равно, – медленно признался Скиталец, и прозрачные глаза его чуть прикрылись кожистыми веками. – Решаете вы… Стоит ли этот мир… таких усилий? Может быть, Луару… лучше остаться тем, кем он есть? Привратником?

Паршивый мир, подумала я. Флобастер с перерезанным горлом…

Тоска упала на меня, как мешок. Вернуться назад. Вернуться в тот день, День Премноголикования, когда мы прибыли в город, исполненные надежд… Вернуться бы, да там и остаться. А Луар…

– А почему вы не открыли? – спросила я шепотом.

Напрасно спросила. Здравый смысл запоздало заткнул мне рот: дура! С тобой ли говорят! Придержи язык!..

Скиталец медленно повернул голову – но так и не взглянул на меня. Его глаза остановились на Тории:

– Зря вы так его назвали. Теперь он повторяет… Но в отличие от меня – доведет до конца. Ничтожный шанс… Но он ваш. И мир, в общем-то, скорее ваш, нежели мой…

– Наш сын, – сказал Эгерт чуть слышно. – Наш.

Тория поднялась; на бумажно-белую шею упал черный завиток:

– Нам не страшно и умереть, – сообщила она почти весело. – Мы уже столько раз…

– Решайте, – уронил Скиталец и поднялся тоже. – А я, с вашего позволения, хочу пить.

Он жестом остановил Эгерта, потянувшегося было к колокольчику; шагнул к двери, взялся за ручку – и оглянулся на меня. Ох, как он умел все объяснить взглядом. Коротко и ясно.

Меня будто ветром сдуло. Следовало уйти раньше, надо было сообразить самой и оставить их наедине.

Закрыв за собой дверь, я обеими руками вцепилась в свою судорожную улыбку, пытаясь сорвать ее прочь; тут-то и выяснилось, что Скиталец никуда не ушел, что он стоит рядом. В полутьме коридора тускло поблескивал витой эфес; я отшатнулась.

– Тебе действительно интересно, почему? – его прозрачные глаза оказались совсем рядом. – А как по- твоему… Мир действительно так плох?

Деваться было некуда. Я перевела дыхание:

– Но ведь другого нет…

– А был бы? Вдруг?

Хороший мир, подумала я горько, это мир, где Флобастер жив и Луар меня любит…

– Представь себе, – в полутьме блеснули его зубы, – что вот десяток кроликов резвится на полянке… И всем хорошо. Вот приходит лис… И перегрызает кому-то горло. Страшно, кровь на траве, хруст костей… А что другие, те, кто остался в живых? Радуются. Потому что острее чувствуют жизнь… Насыщеннее. Мир, где невозможна смерть… Пресен. Так?

– Не знаю, – сказала я глухо.

Далла удивленно смотрела на нас с нижней лестничной площадки. Кролики радуются жизни… но если уж лис повадился, то завтра может быть чья угодно очередь. Кролики-то все одинаковы… А люди подчас не могут жить, потеряв того, кто рядом. И думают: лучше бы это был я.

Скиталец смотрел и молчал. Я тоже молчала под его взглядом; наконец, его рука ухватила меня повыше локтя: