исторгала свой звук, от которого кровь стыла в обывательских жилах; из зарешеченных окон нехотя поднимался в небо тяжелый дым, и ни один плащеносец не показывался на улицах города. Горожане мучились тревогой.

Потребление спиртного выросло в городе раз в десять – о том, что хмель изгоняет раздумья и притупляет страх, было, оказывается, известно не только Эгерту Соллю. Жены ожидали мужей в тоске и тревоге – те возвращались домой на четвереньках либо ползком, и первыми их заплетающимися словами были уверения, что окончание времен на самом деле отменятся. Мастеровые и торговые кварталы понемногу спивались; в аристократической части города пока что соблюдались приличия – однако и здесь можно было встретить подвыпившего лакея или валящегося с козел кучера. Высокие окна богатых домов были плотно занавешены – кто знает, что творилось под покровом плотных, не пропускающих воздух штор; многие обыватели, имеющие родственников в селах и предместьях, сочли за лучшее нанести им длительный визит – днем из городских ворот одна за другой выкатывали телеги, груженные домашним скарбом.

Кабаки процветали – владельцы пивных и трактиров сбывали с рук как первоклассный, так и давно застоявшийся в бочках товар. Но, если в большинстве подобных заведений пили нервно, из одного только желания залить страх, то в студенческой таверне «Одноглазая муха» царило самое искреннее и непринужденное веселье.

Лис имел колоссальный успех – по десять раз за вечер он поочередно изображал то плащеносцев, то магистра, то карлика с трубой – жуткий тянущий звук, издаваемый этим инструментом, оборачивался в Лисовом исполнении до колик смешной непристойностью. Студенты рукоплескали, развалившись на скамейках; один только Эгерт не принимал участия во всеобщем веселье.

Забившись, по обыкновению, в угол и с трудом уместив под лавкой длинные ноги, Солль ковырял столешницу кончиком тупого ножа. Губы его шевелились, беззвучно повторяя бесконечные «да», и стакан вина, стоящий перед ним на столе, оставался почти нетронутым.

Путь должен быть пройден до конца. Первое в душе должно стать последним… Что все-таки первое в его душе? Неужели вечный страх? Тогда для того, чтобы избавиться от заклятья, необходимо сначала избавиться от страха, а это замкнутый круг – чтобы не бояться, надо перестать бояться… Но, если главное в Солле – не страх, тогда – что?

Эгерт вздохнул. Он ходил по кругу, как лошадь, запряженная в молотилку; главным в его душе были либо трусость, либо желание от нее избавиться – ничего третьего пока не приходило ему в голову.

Длинный стол качнулся – кто-то присел рядом; Солль не сразу поднял голову – мало ли кто из приятелей-студентов отошел от шумной компании, чтобы в относительном спокойствии выпить свое пиво, закусывая румяным пирожком. Тем временем Лис, утомившийся было за вечер, возобновил свои балаганные штучки – и в наполнявшем таверну хохоте Эгерт различил раздавшийся рядом тихий смешок.

Тогда он обернулся и посмотрел на соседа. С первого взгляда этот крепкий молодой человек показался ему совершенно незнакомым – но уже в следующую секунду Эгерт, холодея, узнал Фагирру.

Фагирра сидел в студенческой таверне, где сроду не показывался ни один плащеносец; Фагирра был одет небогато и просто, подобно любому из Соллевых товарищей, и теперь, свободный от зловещего капюшона, казался даже моложе своих лет – едва ли не ровесником Эгерта. Никто не обращал на Фагирру особенного внимания – похожий на прочих, он небрежно потягивал что-то из высокой кружки и по-дружески глядел на обомлевшего Солля; из-под рукава рубашки едва выглядывала татуировка – знак профессионального фехтовальщика.

Эгерт не нашел ничего лучшего, как взять свой стакан и тоже отхлебнуть; Фагирра улыбнулся:

– Здравствуйте, друг мой… Накануне больших испытаний мне особенно приятно видеть вас в добром здравии.

Солль невнятно пробормотал приветствие; Лис, собравший вокруг кафедры целую компанию слушателей, изощрялся в насмешках – шутки, одна злее другой, предназначались ордену Лаш. Студенты хохотали.

Фагирра внимательно вслушивался, и с лица его не сходило чуть рассеянное, благожелательное выражение – так старый учитель внемлет сбивчивому ответу нерадивого ученика, уже отсчитывая про себя полагающиеся школьнику розги; Эгерту снова стало страшно.

– Вижу, что проведенные за учением часы не прибавили юношам мудрости, – вздохнул Фагирра. – Между тем срок близится…

– Какай срок? – вырвалось у Эгерта, и он тут же смутился: – Я хотел спросить – когда…

Фагирра снова мягко улыбнулся:

– Мы знаем, когда… Но знание это предназначено тому, кто с нами. А вы с нами, Эгерт?

Солль запнулся. Ему вдруг несказанно захотелось ответить «да», тем самым умилостивив Фагирру; кроме того, у него мелькнула вдруг дикая мысль: а что, если этот ответ окажется первым в ряду пяти «да»? Что, если ребус Скитальца связан с орденом Лаш?

– Что же, Солль? – укоризненно вздохнул Фагирра. – Вы колеблетесь? Накануне великого Окончания – вы колеблетесь?

Лис завернулся в скатерть, соорудив из края ее капюшон, и теперь расхаживал по таверне, мрачно покачивая головой, то и дело воздымая глаза к прокопченному потолку. Солль молчал.

Фагирра пожал плечами, как бы говоря: вот какая неудача! Потом молниеносным, незаметным со стороны движением приставил руку к Эгертовым ребрам:

– Сидите, Солль… Не двигайтесь, ради неба. Спокойно…

Солль скосил глаза. У самого его бока тускло поблескивал небольшой изящный стилет с темной капелькой на самом острие.

Эгерт не помнил, когда в последний раз его охватывал такой дремучий, такой звериный ужас. Он не вскочил с воплем только потому, что руки и ноги немедленно отказались служить ему.

– Это не мгновенная смерть, – все так же негромко успокоил Фагирра. – Это долго, Эгерт… Долго и, как бы сказать… неприятно, что ли. Одного укола достаточно, и ранка-то будет небольшая… Вы слышите меня?

Солль сидел бледный, как выбеленная солнцем кость, и в ушах его тяжело колотилась кровь.