Я обнял обеими руками голову Маргариты, вокруг которой рассыпались ее волосы, и поцеловал ее в последний раз, сказав:

– Когда я тебя увижу?

– Послушай, – перебила она, – возьми маленький золотой ключик, который лежит на камине, и открой эту дверь; положи ключик на место и уходи. Днем ты получишь письмо с моими приказаниями, ведь ты помнишь, что обещал мне слепо повиноваться?

– Да, а что, если я попрошу об одной вещи?

– О чем?

– Чтобы ты оставила у меня этот ключик.

– Я никому не разрешала то, о чем ты просишь.

– Ну так разреши это мне, клянусь тебе, я люблю тебя не так, как другие тебя любили.

– Ну хорошо, пускай он останется у тебя; но предупреждаю тебя, что от меня зависит сделать этот ключ бесполезным.

– Как?

– У двери есть засовы.

– Злая!

– Я велю их снять.

– Так, значит, ты меня любишь немного?

– Не знаю, как это случилось, но мне кажется, что да. Теперь уходи; я совсем сплю.

Мы оставались несколько секунд обнявшись, а потом я ушел.

Улицы были безлюдны, громадный город спал, еще приятная прохлада царила на улицах, которые через несколько часов наполнятся человеческим шумом.

Мне казалось, что этот спящий город принадлежит мне; я искал в своей памяти имена тех, счастью которых я раньше завидовал, и не мог вспомнить ни одного, кого бы я считал теперь счастливее меня.

Быть любимым чистой молодой девушкой, открыть ей впервые чудесную тайну любви, конечно, большое блаженство, но это самая простая вещь на свете. Овладеть сердцем, которое не привыкло к атакам, это все равно что занять отпертый город без гарнизона. Воспитание, сознание долга и семья – очень верные стражи, но нет таких бдительных часовых, которых не могла бы обмануть девушка шестнадцати лет, которой, через посредство любимого человека, сама природа дает первые любовные советы, и чем эти советы чище, тем они пламеннее.

Чем больше молодая девушка верит в добро, тем легче она отдается, если и не любовнику, то любви, если у нее нет недоверия, она безоружна, и заставить ее полюбить – это такая победа, которую может одержать всякий молодой человек в двадцать пять лет. И это так верно, что молодых девушек окружают надзором и затворами! Но у монастырей нет таких высоких стен, у матерей – таких крепких замков, у религии – таких строгих предписаний, чтобы запереть этих прелестных птичек в клетке, в которую даже не бросают цветов. Они должны мечтать о наслаждениях, которые от них скрывают, они должны верить в их соблазнительность, они должны послушаться первого голоса, который через решетки будет им рассказывать о таинственном, и благословить ту руку, которая впервые приподнимает уголок завесы.

Но быть искренне любимым куртизанкой – это более трудная победа. У них тело иссушило душу, похоть сожгла сердце, разврат сделал чувства непроницаемыми. Они уже давно знают те слова, которые им говорят, им знакомы те средства, которые употребляют; даже любовь, которую они внушают, они раньше продавали. Они любят из обязанности, а не по увлечению. Их лучше охраняют расчеты, чем какую-нибудь девственницу ее мать и монастырь; поэтому-то они и придумали слово «каприз», чтобы определить любовь бескорыстную, которую они себе позволяют время от времени для отдыха или для утешения; они похожи на ростовщиков, которые пускают по миру тысячи людей и в искупление дают какому-нибудь бедняку, умирающему с голоду, двадцать франков, не требуя ни процентов, ни возврата. К тому же если куртизанке и случится полюбить, то эта любовь, которая вначале является как бы прошением, почти всегда становится для нее наказанием. Нет прощения без искупления. Когда подобная женщина с порочным прошлым испытывает настоящую любовь, искреннюю, сильную, на которую она никогда не считала себя способной, когда она призналась в этой любви, – любимый человек всецело подчиняет ее себе! Он себя чувствует сильным благодаря своему жестокому праву сказать ей: ты делаешь для любви то же самое, что ты делала для денег.

Они не знают, какие им дать доказательства. В одной басне рассказывается, что какой-то мальчик долгое время забавлялся тем, что кричал в поле: «Помогите!», чтобы пугать крестьян, и однажды его съел медведь, так как те, кого он так часто обманывал, не поверили на этот раз его неложным крикам. Так же бывает с этими несчастными девушками, когда они серьезно полюбят. Они столько раз лгали, что им не хотят больше верить, и их губит их любовь и раскаяние.

Отсюда та великая преданность, то строгое затворничество, примеры которого они являют.

Но когда человек, внушивший эту безмерную любовь, обладает настолько великодушным сердцем, чтобы принять ее и не вспоминать о прошлом, когда он отдается ей весь целиком, словом, когда он любит так же, как его любят, этот человек переживает в таком случае все земные чувства, и после этой любви его сердце будет закрыто для всякой другой.

У меня не было этих мыслей в то утро, когда я возвращался домой. Я мог только смутно почувствовать то, что со мной случится, и, несмотря на мою любовь к Маргарите, не делал подобных выводов; теперь я их делаю. Теперь, когда все безвозвратно погибло, они сами собой напрашиваются как итог прошлого.

Но вернемся к первому дню этой связи. Когда я вернулся, я был безумно счастлив. Вспоминая, что исчезли преграды, воздвигнутые моим воображением между мной и Маргаритой, что я обладал ею, что я занимал место в ее мыслях, что у меня в кармане был ключик от ее двери и право им воспользоваться; вспоминая все это, я был доволен жизнью, горд собой.

Однажды молодой человек проходит по улице, встречает женщину, смотрит на нее, оборачивается, идет дальше. Он не знает этой женщины, у нее есть свои радости, горести, любовь, в которых он не принимает никакого участия. Он не существует для нее, и, может быть, если бы он с ней заговорил, она бы посмеялась над ним так же, как Маргарита посмеялась надо мной. Проходят недели, месяцы, годы, и вдруг неожиданно, идя каждый по предназначенному им особому пути, по странной логике событий они сталкиваются лицом к лицу. Эта женщина становится любовницей этого молодого человека и любит его. Как? Почему? Их раздельные жизни сливаются; едва только возникла их близость, как им уже кажется, что она существовала всегда, и все прошлое стирается из памяти обоих любовников. Мы должны признаться, что это странно.

Что касается меня, то я никак не мог себе представить, как я жил раньше, до вчерашнего вечера. Необыкновенная радость наполняла всего меня при воспоминании о словах, звучавших в эту первую ночь. Или Маргарита привыкла обманывать, или она питала ко мне внезапно вспыхнувшую страсть, которая открывается с первым поцелуем и умирает иногда так же, как зародилась.

Чем больше я об этом думал, тем чаще я себя уверял, что Маргарита не имела никаких оснований притворяться, что она меня любит; я говорил самому себе, что у женщин есть две манеры любить, которые могут вытекать одна из другой: они любят душой или телом. Часто женщина берет любовника, повинуясь только своей чувственности, неожиданно познает тайну духовной любви и с этого момента живет только ею; часто молодая девушка ищет в браке слияния двух чистых привязанностей и неожиданно постигает тайну физической любви, этого самого сильного завершения самых чистых душевных переживаний.

Я заснул с этими мыслями. Меня разбудило письмо Маргариты:

«Вот мои приказания: сегодня вечером в „Водевиле“. Приходите во время третьего акта.

М. Г.».

Я положил записку в ящик, чтобы всегда иметь под рукой доказательство в минуты сомнения, что со мной иногда случалось.

Она меня не звала днем, и я не решался прийти без ее позволения; но у меня было такое сильное желание увидеть ее раньше вечера, что я пошел в Елисейские поля, где, как и накануне, я видел, как она проехала.

В семь часов я был в «Водевиле».

Ни разу еще я не приходил в театр так рано.

Ложи заполнялись одна за другой. Оставалась пустой одна ложа бенуара.