– Что с Маргаритой? – спросил Гастон.

– Она слишком много смеялась, и теперь у нее показалась кровь горлом, – ответила Прюданс. – Но это пустяк, это у нее каждый день бывает. Она сейчас вернется. Не нужно ей мешать, так ей лучше.

Я не мог этого вынести и, несмотря на все протесты Прюданс и Нанины, которые хотели меня вернуть, пошел к Маргарите.

Комната, в которой она уединилась, была освещена только одной свечой, стоявшей на столе. Она лежала на диване в небрежной позе, одну руку прижимала к груди. Другая бессильно повисла сбоку. На столе стоял серебряный тазик, наполовину наполненный водой; вода была слегка окрашена кровью.

Маргарита лежала бледная, с полуоткрытым ртом и тяжело дышала. Временами из груди у нее вырывался долгий вздох, который как бы облегчал ей дыхание и давал покой на несколько секунд.

Я приблизился к ней, но она не обратила на это никакого внимания; я сел и взял ее руку, лежавшую на диване.

– Ах, это вы? – сказала она с улыбкой.

Должно быть, у меня было очень расстроенное лицо, потому что она добавила:

– Вы тоже себя плохо чувствуете?

– Нет; но как вы себя чувствуете?

– Ничего. – И она вытерла платком слезы, которые выступили у нее на глазах от кашля. – Я к этому теперь привыкла.

– Вы убиваете себя, – сказал я ей взволнованным голосом. – Мне хотелось бы быть вашим другом, чтобы помешать вам так поступать.

– Я не понимаю, почему вы волнуетесь? – возразила она немного горьким тоном. – Посмотрите, ведь никто мной не интересуется; все они отлично знают, что горю ничем помочь нельзя.

Она встала, взяла свечу, поставила ее на камин и посмотрела в зеркало.

– Какая я бледная! – сказала она, оправляя платье и растрепавшуюся прическу. – Ну, что там, вернемся в столовую. Идемте!

Но я сидел и не трогался с места. Она поняла, насколько меня взволновала эта сцена, подошла ко мне, протянула руку и сказала:

– Ну, пойдемте.

Я взял ее руку, поднес к губам и невольно уронил на нее две долго сдерживаемые слезинки.

– Ну, какой вы ребенок! – сказала она, садясь рядом со мной. – Вот вы плачете! Что с вами?

– Я вам кажусь очень несносным, но мне так больно было все это видеть.

– Вы очень добрый! Но что мне делать? Я не могу заснуть, и мне приходится развлекаться. А потом, не все ли равно, одной кокоткой больше или меньше? Врачи мне говорят, что кровь, которую я отхаркиваю, идет из бронхов; я делаю вид, что верю им, больше я ничего ведь не могу для них сделать.

– Послушайте, Маргарита, – сказал я, не в силах больше сдерживаться, – я не знаю, какую роль вы будете играть в моей жизни, но одно я знаю твердо, что в данный момент мне никто, даже моя сестра, так не близка, как вы. И это продолжается с тех пор, как я вас увидел. Прошу вас, ради бога, заботьтесь о себе и не живите так, как вы жили до сих пор.

– Если я буду заботиться о себе, я умру. Меня поддерживает та лихорадочная жизнь, которую я веду. Кроме того, заботиться о себе хорошо светским женщинам, у которых есть семья и друзья; а мы, как только мы перестаем служить тщеславию или удовольствию наших любовников, – нас бросают, и долгие вечера сменяют долгие дни. Я хорошо это знаю, я два месяца пролежала в постели; через три недели никто не приходил меня навещать.

– Я знаю, что я ничто для вас, – возразил я, – но, если вы только захотите, я буду о вас заботиться, как брат, я не покину вас и поставлю вас на ноги. Когда у вас будут силы, вы вернетесь к вашему образу жизни, если захотите; но я уверен, вы предпочтете спокойное существование, которое вам даст больше счастья и сохранит вам вашу красоту.

– Так вы думаете сегодня вечером, потому что вино нагнало на вас тоску, но у вас не хватит надолго терпения, которым теперь хвастаетесь.

– Позвольте вам напомнить, Маргарита, что вы были больны в продолжение двух месяцев и что в продолжение этих двух месяцев я приходил каждый день узнавать о вашем здоровье.

– Это верно, но почему вы не заходили ко мне?

– Потому, что я не знал вас тогда.

– Разве стесняются с такой женщиной, как я?

– С женщиной всегда нужно стесняться, таково мое убеждение, по крайней мере.

– Итак, вы берете на себя заботу обо мне?

– Да.

– Вы будете проводить со мной целые дни?

– Да.

– И целые ночи?

– Все время, если я вам не надоем.

– Как вы это называете?

– Преданностью.

– И откуда проистекает эта преданность?

– Из непобедимой симпатии, которую я питаю к вам.

– Значит, вы влюблены в меня? Признайтесь в этом поскорее, это проще.

– Возможно, но сегодня я нам не могу этого сказать, когда-нибудь в другой раз.

– Лучше будет, если вы мне этого никогда не скажете.

– Почему?

– Потому что в результате могут быть две вещи.

– Какие?

– Или я оттолкну вас, и тогда вы на меня рассердитесь, или я сойдусь с вами, и тогда у вас будет печальная любовница: женщина нервная, больная, грустная; если веселая, то веселость ее хуже печали, женщина, харкающая кровью и тратящая сто тысяч франков в год; это хорошо для богатого старика, как герцог, но очень скучно для такого молодого человека, как вы. Вот вам подтверждение: все молодые любовники, которые у меня были, очень скоро меня покинули.

Я ничего не отвечал: я слушал. Эта откровенность, очень похожая на исповедь, эта грустная жизнь, которую я угадывал под золотой дымкой, окутывавшей ее, и от которой бедная девушка убегала в распутство, пьянство и бессонные ночи, – все это производило на меня такое сильное впечатление, что я не находил слов.

– Однако, – продолжала Маргарита, – мы говорим глупости. Дайте мне руку, и пройдем в столовую. Никто не должен знать о причине нашей задержки.

– Идите, если вам хочется, но мне разрешите остаться.

– Почему?

– Потому что мне больно видеть ваше веселье.

– Ну так я буду печальной.

– Послушайте, Маргарита, позвольте мне сказать вам то, что вам, наверное, не раз говорили; привычка слышать это помешает вам, может быть, поверить моим словам; но это сущая правда, и никогда больше я вам этого не повторю.

– Ну!.. – сказала она с улыбкой молодой матери, выслушивающей глупый лепет своего ребенка.

– С того момента, как я вас увидел, не знаю почему и зачем, но вы заняли место в моей жизни. Я изгонял ваш образ из своей памяти, но он снова и снова возвращался ко мне. Сегодня, когда я снова встретил вас после двух лет разлуки, я почувствовал к вам еще большее влечение, и, наконец, теперь, когда вы меня приняли, когда я с вами познакомился, когда я узнал вашу странную натуру, вы стали мне необходимы, и я сойду с ума не только в том случае, если вы меня не полюбите, но и в том случае, если вы мне не позволите вас любить.

– Несчастный, я вам повторю то, что говорила мадам Д... Значит, вы очень богаты! Вы, должно быть, не