Господа! Господин Леге! Господин де Марикюр! Мы должны найти выход... Я привел вам моего фон Вальдхарта... Послал за маркизом...

— Должны! — сказал Леге.

В эту минуту он вспомнил, как стоял тогда, в метель, перед домом и ждал. Выход? Есть ли выход? А потом появился фаэтон... Неужели и сейчас есть такой выход? Конец. Конец всему.

— Господа... фон Вальдхарт, вы должны меня поддержать... Особенно вы, фон Вальдхарт. Я ваш подданный! — трясся от волнения барон Гирш. — Тут поставлены на карту мои интересы, а вы со своими аргументами, политикой...

— Лично я на вашей стороне... Но говорю вам, наше правительство...

— Оставьте ваше правительство! — с нетерпеливым жестом бросил банкир. Его широкие черные брови мрачно нависли над крупным носом, он был похож на попавшего в ловушку старого орла. — Хватит уж этих правительств! — продолжал кричать он. — Господа, я апеллирую к вам, обратитесь по телеграфу к вашим послам... Я пошлю телеграмму великому визирю!

— Да они просто не примут наших телеграмм или же не отправят их, — сказал де Марикюр.

— Но вы, господин Леге, согласны со мной, что необходимо что-то предпринять? Думайте, господа! Де Марикюр! Фон Вальдхарт, вы обязаны мне... — он не договорил, чем обязан ему австрийский консул, и поглядел на часы. — Десять минут третьего! Десять минут третьего, понимаете ли вы, что это означает — десять минут третьего?

— Я слышал, что комендатура предоставит нам повозки, хороших лошадей...

— Да перестаньте вы с вашими глупостями, Вальдхарт! Ну скажите ради бога, могут мне помочь ваши пять-шесть повозок, когда у меня здесь всяких материалов на сотни и сотни повозок! И вообще предупреждаю вас! Я буду жаловаться лично графу Андраши... Такой роковой для меня момент, а вы? Чем вы помогаете мне? Вы представляете себе... А вот и Позитано. Вас нашел мой человек, маркиз?

— Никто меня не находил. Я пришел сам. Но вы, кажется, уже все знаете?

— Катастрофа, маркиз! Я говорил с вашими коллегами...

— Я называю это садизмом! — прервал его Позитано, торопливо пожимая всем руки.

— Да, да, мой друг, это садизм, — ответил Леге.

«Я это хорошо знаю. Испытал на себе, — продолжал он мысленно, — раньше я воспринимал все это умозрительно, а теперь я понял... Это не люди. Это скоты».

— Беда в том, что их соображения носят чисто военный характер, — заметил фон Вальдхарт. — Если склады попадут в руки русских...

— Меня мало интересуют их склады! — злился еще больше фон Гирш. — И, наконец, неужели вы не понимаете, Вальдхарт, что вам надлежит прежде думать о моих складах, а не о их! Оборудование! Инструмент! Шпалы! Все, все! И зачем только я загубил в этом захолустном городишке два месяца своего дорогого времени, а? Чтобы сохранить все это имущество от русских. Чтобы вести на сей счет разные переговоры, ссылаясь на определенные оговорки относительно концессий. А теперь? Сами турки сожгут их теперь! Надо ли вам говорить, господа, во что выльются мои убытки?!

— Нет, — сказал Позитано.

— В самом деле, не надо, — сказал и Леге.

Все, что говорил Гирш — его интересы, расчеты и концессии — казалось ему теперь просто кощунством, оскверняло смысл происходящей человеческой трагедии. Он опять увидел мир, разделенным на тьму и свет, и тьма угрожала поглотить все.

— У человека должна быть совесть! — сказал он, глядя не на них, а в тот угол кабинета, где любила сидеть с книжкой Сесиль.

— Леандр, друг мой!

— Да, Витторио, я знаю, что ты понимаешь меня лучше всех... Уехать в такую минуту, спасаться, бежать, когда в каждом доме тут дети, люди, такие же, как и мы, люди. Нет, не могу! — он встал. — Совесть говорит мне: хватит! Ради чего будут умирать тысячи? Нет, я не могу покинуть город. Я остаюсь.

Молчание отчаяния встретило его слова. За стеной послышался нетерпеливый голос мадам Леге. И суховатый голос мадемуазель д'Аржантон.

Побледневший де Марикюр сказал:

— Если бы в этом был бы какой-то смысл, мы остались бы все. Но так...

— Как же я не подумал об этом раньше! — воскликнул со слезами на глазах Позитано. — Но мы в самом деле решим остаться... Одну минуту, Вальдхарт... Мы же тогда спасем город! Я уже знаю как! Мы им заявим об этом...

— Кому?

— Их маршалам и генералам, барон! Но прежде всего всем корреспондентам, да! Представьте себе, мы отправляемся к коменданту и заявляем! Нет, нет, и мы письменно, так же, как они... «Мы, консулы Французской Республики, Австро-Венгерской империи, Итальянского королевства, в знак протеста против вашего бесчеловечного намерения...»

— Но они все равно подожгут нас, не моргнув глазом!

— Пусть только посмеют, пусть посмеют, фон Вальдхарт! Мы им заявим, что остаемся в городе, в своих консульствах, вместе со своими семьями и со всем персоналом... С санитарными миссиями, которые до сего дня лечили их раненых... С соотечественниками своими, которые строили им железные дороги… Да? Фон Вальдхарт? Де Марикюр? Теперь вам ясно? И подчеркнем, что об этом извещены корреспонденты... И пускай они после этого попробуют воспрепятствовать им писать об этом... Пускай бросят вызов всему миру...

— А если они все же подожгут город? — продолжал колебаться фон Вальдхарт.

Позитано презрительно поджал губы.

— Если бы это были только Осман Нури и Джани-бей... Но за ними стоят другие, фон Вальдхарт. И вы знаете кто. Они хорошо понимают, что может из этого получиться. Они отменят этот приказ, будьте уверены, они отменят его!

Де Марикюр тоже колебался. Но, встретив решительный взгляд Леге, он сразу же приободрился, кивнул головой и поспешно сказал:

— Ну, тогда за дело... Время ведь бежит!

Они написали протест. Трое консулов поставили под ним свои подписи и отправились к коменданту. Фон Гирш и Леге проводили их за ворота консульства. На прощанье фон Вальдхарт сказал официальным тоном, словно в последний раз хотел напомнить Гиршу:

— Не забывайте, господин барон. Я подписал это только ради вас!

— Мы все уладим в Вене...— поспешно сказал фон Гирш и ободряюще помахал ему рукой.

— Леандр, если мы задержимся, пошли кого-нибудь предупредить Джузеппину, — крикнул Позитано.

Леге кивнул. Они постояли немного, молча глядя вслед фаэтону, пробирающемуся через бесконечную вереницу уходящих из города турок.

— Пойду и я, — сказал Гирш. — Уже половина третьего. Поеду, распоряжусь, пусть хоть инструмент погрузят. Надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Но будем надеяться на лучшее, дорогой господин Леге! До свидания, благодарю!

Леге машинально пожал ему руку, он не заметил даже, когда Гирш сел в фаэтон, когда уехал. Он видел только толпы онемевших от страха людей и вслушивался в далекие орудийные выстрелы. Все это его нисколько не трогало внешне. «Вот тут, на этом же самом месте, — думал он, — стоял я, поглощенный своей болью, когда принесли мою девочку... Маленькая моя, — говорил он ей в душе, — ты прежде меня испытала это... — Вся жизнь тут — сплошное страдание и ужас. Несчастные, несчастные дети...»

Надвигался вечер, а Филипп все еще стоял у ограды резиденции правителя, прячась от стражи, которая давно уже подозрительно поглядывала на него, прислушиваясь к орудийным выстрелам. Ветер