прежде думал: надо убираться прочь из этой грязной дыры. Но с тех пор, как арестовали Неду — он не сомневался в том, что кто-то пронюхал об их встрече и теперь от нее хотят добиться, чтоб она его предала, — он нарочно, с отчаянным и бессмысленным упорством продолжал оставаться в шантане. Он знал, что Неда может не выдержать. Что жандармы могут в любую минуту нагрянуть в его убежище. Придут — и кончится этот кошмар. И для нее. И для него. Сумасбродство, самое настоящее сумасбродство! Самоубийство, безумие... Безумие... «А неужели я люблю ее только разумом? И если она страдает, если она умрет, для чего тогда жить мне?»

Он прислушался к орудийным залпам. Не прекращаются. Даже еще сильнее стали. То ли ночь делает их такими четкими, то ли они приблизились? Никогда ничего не желал он так, как приближения этих орудийных выстрелов. Завтра братушки будут тут. Но эта ночь? Эта ночь!..

Он попытался узнать время. Потом опять прислушался. Снизу, со стороны Соляного рынка, донеслось громыхание колес, и гулкие, тяжелые металлические звуки. Они усиливались все больше и больше. Вскоре над ним задрожали обгорелые балки... со стен дождем посыпалась штукатурка... Что это? Орудия! И тяжелые, крупнокалиберные! Уходят или возвращаются? Вопрос этот не только озадачил его, но и встревожил. Это означает: либо турки хотят сражаться за город, либо они его оставляют! Он долго и напряженно вслушивался. Ни одного пушечного выстрела. Только непрерывное тяжелое громыхание... Сколько может их быть, орудий, зарядных ящиков? Двадцать? Тридцать? Его возбужденное воображение перешло границы. Внезапно — точно так же, как и началось, — громыхание прекратилось и сразу же стали слышны далекие залпы. Потом наступила тишина, и в этой тишине он услышал — и это казалось неестественным — приглушенный женский голос.

Мериам. Он быстро поднялся, выбрался из своего тайника, перегнулся над темными балками.

— Ты зовешь меня? — спросил он.

— Скорее... Как можно скорее!

Он стал пробираться по балкам. Подошел к двери. Он двигался уже смело, быстро, даже не глядя, куда ставит ногу. А достаточно было одного неверного шага, и он полетел бы вниз.

— Входи, — шепнула Мериам.

Он сделал еще шаг. И оказался в коридоре. Над ними, на верхнем этаже, топали ногами, что-то передвигали, стучали.

— В комнату, — Мериам подтолкнула его.

Он вошел в ее каморку. Лампы не было. Горела только одна свеча. Пламя ее заколебалось от движения воздуха и едва не погасло. Андреа прикрыл дверь.

— Что такое? — спросил было он и в ту же минуту понял: комнатушка Мериам была пуста. Ни кровати, ни сундука, ни батистовых занавесок. — Уезжаете?

Она затрясла в отчаянии головой. В глазах ее был страх. Свеча бросала трепещущий свет на ее овальное лицо.

— Папаша Жану требует... Папаша Жану сказал девушкам... Страшно, Андреа!

— А что так пугает вашего папашу Жану?

— Турки говорят, что они подожгут город...

— Подожгут город! Что ты сказала? Повтори! — Он схватил ее за плечи.

Она утвердительно кивнула.

— Консулы сказали: нельзя поджигать! Главный паша сказал: не буду поджигать... Обещал.

— Тогда зачем же ты болтаешь...

— А папаша Жану не верит. Не верит папаша Жану.

— Подожди... Почему он не верит? Он убежден в другом? Может, слышал что?.. Говори! Говори скорее!

— Черкес Галиб-бей тут, Андреа. Очень пьяный... Очень плохой... В Софии, говорит, много продовольствия, хоп — и в огонь! Патронов много, хоп, кричит — и в огонь! Ничего не оставим московцам, кричит!

Он отпустил ее. Галиб-бей. Он слышал такое имя.

А она продолжала рассказывать:

— Папаша Жану сказал... быстрее, быстрее, мадемуазель — все в огонь, дом, товары, девушки... Надо бежать, Андреа! Бежать! Хочешь с Мериам? — она прижалась к нему и виновато заглядывала в глаза. — Мериам сказала папаше Жану — или красавчик Андреа, или не будет Мериам...

Кто-то шел по коридору. Отворял двери, кричал:

— Давайте, быстрее... Выходите все...

Это был папаша Жану.

Мериам сразу же накинула на дверь крючок. Андреа не шелохнулся. «И чему тут удивляться, — думал он. — А прошлый год что? Панагюриште, Копривштица, Клисура, Батак, Перуштица... Удивительно было бы, если б они не сожгли город. Если они на этот раз не сожгут его... Ясно, ясно. Этому воспротивились консулы, отказались покинуть город. Осман Нури вынужден был согласиться. А черкес Галиб-бей все же подожжет его».

Папаша Жану стукнул в дверь....

— Нашла время для работы... Эй, поскорей там! Не то останешься!

Он ушел. Его визгливый голос доносился из другого конца коридора. Потом он вернулся.

— Мы трогаемся! — крикнул он угрожающе и застучал кулаком.

Андреа и Мериам молчали.

— Иди! — сказал он, когда шаги удалились.

Она не двигалась. Грудь ее высоко вздымалась. Она глядела на него с отчаянием. Плакала.

— Мы никогда... — проговорила она. — Мы снова никогда...

— Иди, Мериам, — сказал он. И подумал: «Несчастная, она действительно меня любит». — Иди, Мериам, — повторил он. — Прощай... Мериам очень хорошая... Андреа очень плохой...

— Нет! Нет! Андреа очень... очень... — Она разрыдалась, кинулась к нему, обняла его.

Он взял ее за подбородок. Поцеловал в губы. На его глазах тоже стояли слезы. Она не могла поверить.

— Прощай, — сказал он, оторвав ее от себя, и ласково подтолкнул к двери. Снял крючок. Отворил. — Прощай, Мериам!

И сразу же запер дверь. Она постояла минуту. Потом, всхлипнув, побежала по коридору.

Мериам ушла. Они уезжают. Андреа долго стоял посреди комнаты и никак не мог собраться с мыслями. Взглянул на часы. Семь. Пока он дойдет до комендатуры, будет половина восьмого. Он вздрогнул: кого теперь он сможет испугать там поджогом мечети? Ведь они сами хотят поджечь все склады. Мысль эта поразила его. А как же тогда он доберется до Неды? Черкесы Галиб-бея подожгут город. Кому-то, может, удастся убежать, и они убегут, а узники? Не хотят ли они и их сжечь в этом пожарище? Напротив, в квартале, есть склад снарядов, если их не вывезли, они взорвутся и поднимут на воздух комендатуру и Черную мечеть, и дома, где содержатся русские пленные. Но что тут сделаешь, если у тебя только две руки?

Шантан опустел. Догорела свеча. Андреа шагал из угла в угол каморки и ничего не мог придумать. Тогда у него появилась последняя надежда: он спрячется где-нибудь возле Черной мечети и, если пожар приблизится, ворвется туда... Будет стрелять во всех, кто подвернется... Но ведь турки и без того уже бегут. Чего ж мудрить, надо идти...

Он наклонился, чтобы взять огарок, но огонек его затрепетал и погас. Он выпрямился. В комнатке вовсе не было так темно, как он ожидал. Непонятно. Сквозь маленькое окошко проникало какое-то далекое сияние. Отблеск орудийных выстрелов? Нет. Выстрелов в эти минуты не было слышно. А на востоке небо было красным. Пожар! Пожар! Они уже начали...

Он выскочил в темный коридор, ударился о стену, споткнулся о ступеньки. Осколки стекла похрустывали под его тяжелыми башмаками. А что, если папаша Жану запер его здесь? Нет. Двери были открыты — для чего было запирать шантан, ежели он все равно сгорит?

Андреа остановился. Стоял в нерешительности. Как ему идти? Через гетто или перебраться в болгарские кварталы? Какой путь будет короче? Он решил пойти мимо постоялого двора Анани. Позвать его сыновей. Все же будет подмога. К Велину постучаться... Он пустился бежать через болгарские кварталы, но,