— Чарли, — окликнула она повара. — Так где же мой заказ?
Почувствовав себя совершенно одинокой, она встала из-за столика и перешла к стойке, сев поблизости от молодого шофера.
Ее перемещения никто не заметил, кроме итальянца, и его темные глаза уперлись в нее. Как же его зовут? Джо… «Ну, что, Джо, как делишки?» — молча усмехнулась Джулиана.
Когда он сидел так, недалеко, становилось понятным, что не слишком-то он и молод. И вообще он был какой-то взвинченный, и эта взвинченность распространялась от него во все стороны как флюид и мешала получше его рассмотреть. Постоянно ерошил прическу пятерней и тут же приводил волосы в порядок, приглаживая ладонью. Грубый, с кривыми крепкими пальцами. «Что-то в нем есть опасное, — подумала Джулиана. — Будто дыхание смерти от него исходит». Ее это подавляло, но — странно — в то же время и привлекало. Старший водитель наклонился к уху итальянца и что-то прошептал. Оба повернулись к ней, но в их взглядах читался какой-то иной, не просто мужской интерес.
— Мисс, — окликнул ее старший. Оба мужчины держались словно бы настороженно. — Знаете, что это? — старший извлек из кармана плоскую белую коробочку, не слишком большую.
— Да, — кивнула Джулиана, разглядев предмет. — Чулки. Нейлоновые. Из синтетических волокон, которые производит «И. Г. Фарбен». В Нью-Йорке. Жутко редкие и дорогие.
— Видите, — натянуто усмехнулся старший, — вы признаете превосходство немецкого образа мысли. Монополии, выходит, не такая уж плохая вещь.
Он подтолкнул коробочку компаньону, а тот в свою очередь толкнул ее еще дальше, в сторону Джулианы.
— У тебя машина есть? — спросил итальянец и отхлебнул кофе.
Из кухни наконец появился Чарли с заказом.
— Ты не могла бы отвезти меня? — Дикие, цепкие глаза открыто изучали ее. Джулиана начала нервничать, но это лишь еще больше удерживало ее на месте.
— Ну, в тот мотель или куда-нибудь еще, где я мог бы переночевать? А?
— Да, — кивнула она. — Есть у меня машина. Паршивый «студебекер».
Повар взглянул на нее, перевел взгляд на молодого водителя и шмякнул поднос с заказом на стойку, прямо перед Джулианой.
—
Мистер Бэйнс пошевелился в кресле и открыл глаза. Сквозь иллюминатор справа он разглядел внизу немного коричневого и зеленого и очень много синего — Тихий океан. Ракета, как он понял, начала свой неторопливый, пологий спуск.
На немецком, потом на японском и наконец на английском громкоговоритель сообщил, что ни курить, ни вставать с места теперь не положено. Полет, как было сказано, закончится через восемь минут.
Резко, с шумом включившиеся тормозные двигатели принялись так сильно мотать корабль из стороны в сторону, что часть пассажиров от испуга вжалась в кресла. Мистер Бэйнс покачал головой и улыбнулся. Сидевший через проход от него коротко стриженный молодой человек улыбнулся ему в ответ.
—
— Извините, я по-немецки не говорю.
Молодой человек взглянул на него с полным изумлением, так что Бэйнсу пришлось кое-как повторить эту же фразу и по-немецки.
— Не говорите по-немецки? — изумленно изрек молодой немец, перейдя на довольно-таки ломаный английский.
— Я швед, — пояснил Бэйнс.
— Но вы же садились в Темпельхоффе?
— Да, я был в Германии по делам бизнеса. У меня такая работа, что все время приходится разъезжать.
Судя по всему, молодой немец не мог себе представить, что кто-либо еще в мире — особенно из тех, кто занимается международным бизнесом и летает на кораблях «Люфтганзы», — не может или не хочет говорить по-немецки.
— Чем вы занимаетесь? — осведомился он у Бэйнса.
— Пластмассами. Полиэстерами. Резинами. Эрзац-материалами. Но все это только для промышленного использования. Понимаете? Не для широкого потребления.
— В Швеции существует индустрия пластмасс? Невероятно.
— Существует, и весьма неплохая. Если вы соблаговолите сказать мне свой адрес, то я вышлю вам наш рекламный проспект. И имя. — Мистер Бэйнс достал ручку и записную книжку.
— Не стоит. Пустая трата времени и сил. Я же не бизнесмен, а художник. Может, вам встречались мои работы на континенте. Меня зовут Алекс Лотце. — Он сделал паузу.
— Увы, я не слишком большой знаток современного искусства, — вздохнул Бэйнс. — Предпочитаю по старинке довоенных кубистов и абстракционистов. Мне нравится, когда картина сама является чем-то, а не просто представляет идеи.
— Но ведь в этом-то и состоит задача искусства! — вспыхнул Лотце. — В том, чтобы представлять духовность человека! Духовность — это то, что выше чувственности. Ваше абстрактное искусство относится к периоду упадка духовности, к периоду хаоса, возникшего в результате распада старого общества и козней старой плутократии. Это искусство поддерживали еврейские и космополитические сообщества миллионеров. Но прежних времен уже нет, искусство преодолело кризис, оно не могло топтаться на месте…
Бэйнс кивнул, глядя в иллюминатор.
— А вы уже были на Тихоокеанском побережье? — сменил тему Лотце.
— Несколько раз.
— Я — нет. У меня в Сан-Франциско выставка, ее устроило ведомство доктора Геббельса при поддержке тамошних японцев. В рамках культурного обмена с целью улучшения дружеских отношений и взаимопонимания. Следует ослаблять возможные трения между Востоком и Западом, не правда ли? Мы должны больше знать друг о друге, и искусство помогает в этом.
Бэйнс кивнул. Внизу, чуть сзади, за сполохами дюзового шлейфа, виднелся Сан-Франциско. Линия побережья.
— А где можно нормально поесть в Сан-Франциско? — осведомился Лотце. — Номер у меня зарезервирован в «Палас-отеле», но, как я понимаю, хорошо поесть можно не только там, но и в каком- нибудь международном районе. Или в Чайнатауне?
— Да, — кивнул Бэйнс.
— А дорого все в Сан-Франциско? Мошна у меня не слишком тугая, — усмехнулся Лотце. — В министерстве сидят сплошные скупердяи.
— Учтите еще и курс обмена, он не во всех местах одинаков. Вы, я полагаю, везете с собой чеки Рейхсбанка. Лучше всего их обменять в отделении Банка Токио, на Сэмсон-стрит.
—
Ракета уже почти касалась земли. Бэйнс видел аэропорт, посадочную полосу, ангары, стоянки, ведущее в город шоссе, домики… «Милый вид», — подумал он. Горы, океан, клочья облаков над Золотыми Воротами.
— А что это за монстр там внизу? — удивился Лотце. — Одна половина, не закончили, что ли? Космопорт? Я думал, у японцев нет космических кораблей.
— Да нет, — улыбнулся Бэйнс. — Это стадион «Золотой Мак». Бейсбольный.
— Ну конечно, — расхохотался Лотце. — Они же любят бейсбол… а там нужны такие стадионы, открытые с одной стороны. Последнее слово архитектуры. Очень они этим гордятся. Евреи, поди, проектировали.
Бэйнс какое-то время приглядывался к соседу. Ей-богу, в мозгу молодого германца присутствовал какой-то сдвиг, что-то психическое. Интересно, он действительно имел в виду то, что сказал, или это так… машинальная реплика?
