через три револьвер был бы полностью готов. «Неплохая работа», — подумал Фринк. Эксперты, разумеется, отличили бы подделку… но японские коллекционеры в подобных тонкостях не искушены, они просто не знают, какой именно положено быть этой вещи. У них нет никаких данных, стандартов, по которым можно было бы установить истину.
А вообще, насколько было известно Фринку, им и в голову не могло прийти, что некоторые из так называемых «исторических шедевров» Западного Побережья поддельны. Возможно, когда-нибудь они этим и заинтересуются, и рынку художественных изделий придет конец. Даже рынку изделий настоящих: закон Грешема — подделки уменьшают и цену оригинала. Так что довольны были все, и никто ничего проверять не собирался. Изготавливающие древности заводы сбывали товар оптовикам, те — отправляли его по магазинам, продавцы его рекламировали и продавали. А коллекционеры спокойно выкладывали денежки и совершенно счастливые шли домой, где хвастались приобретением перед знакомыми, приятелями и дамами сердца.
Точно так же было после войны с бумажными деньгами. Пока никто не задавал вопросов, все было отлично. Никого не задевало. До поры до времени. А потом… Все это, конечно, рухнет. Но не скоро, потому что о подобных вещах не распространялся никто — тем более люди, подделки изготовлявшие. Они старались не забивать себе головы подобными сложностями: их дело — работать, а там — хоть трава не расти.
— А ты давно пробовал делать что-то свое? — спросил Маккарти.
— Давно. Несколько лет, — пожал плечами Фринк. — Скопировать-то я могу что угодно, а вот…
— Знаешь, что мне кажется? — усмехнулся Маккарти. — Ты согласился с нацистами, вот что. С их идеей, что евреи не в состоянии творить. Что они могут только копировать или продавать. Что они народ- посредник.
— Может быть… — только и сумел ответить Фринк.
— Так попробуй же, черт возьми! Сделай что-нибудь свое! Хотя бы набросок, эскиз. Или сразу в металле. Поиграй. Как в детстве.
— Нет, — отмахнулся Фринк.
— Веры у тебя нет, — вздохнул Маккарти. — Ты совершенно потерял веру в себя, вот что. Хуже не бывает. Я же знаю, у тебя бы это дело пошло.
Маккарти отошел от верстака.
«Да уж, чего хорошего…» — подумал Фринк. Но это правда. Факт. И не обретешь ни веру, ни энтузиазм одним только желанием. Или решив, что их обрел.
Этот Маккарти — чертовски хороший мастер. Умеет завести человека, умеет сделать так, что тот будет из кожи вон лезть, чтобы сделать все в лучшем виде. На что только способен и даже больше. Прирожденный лидер. Почти было вдохновил, но вот отошел, и все пропало.
«Жаль, нет у меня с собой Оракула, — подумал Фринк. — Спросил бы совета у него, у пятитысячелетней мудрости». Но тут он вспомнил, что экземпляр
Усевшись на пластмассовый стул в холле, он написал на обороте конверта вопрос: «Принять ли мне предложение Маккарти и открыть свое дело?» И принялся подкидывать монетки.
Сильная черта, снова сильная черта и еще раз сильная черта. Нижняя триграмма — «Цзянь». «Хорошо», — подумал Фринк. «Цзянь» — творчество. Но далее — инь, еще раз инь. «О боже, — подумал он, — еще один инь, и я получу гексаграмму одиннадцать, „Тай“, „РассвеТ1, и трудно представить себе более благоприятный исход…» Когда он в шестой раз кидал монетки, руки его дрожали. Или ян, сильная черта? Значит, гексаграмма двадцать шесть, «Да-чу», «Воспитание великим». Что же, тоже хорошо… Два варианта, и оба неплохие. Наконец он выбросил жребий.
Инь. «Рассвет».
Ну что же, остается только принять то, что советует Маккарти. Открыть собственное дельце. Шестая черта, единственная во всей гексаграмме, была переходящей, но что означает инь на шестом месте? Он не мог вспомнить, может быть, оттого, что общий смысл гексаграммы оказался крайне благоприятным. Союз Неба и Земли… но к первой и последней линиям всегда стоит присмотреться повнимательнее, так что же означает слабая черта наверху?
На это же полный крах?! Комментарий гласил: «…поскольку пятая позиция выражает максимум развития, о котором идет речь в гексаграмме, то шестая позиция может выражать уже только упадок, только снижение достигнутых результатов. Все, что было подчинено субъекту на предыдущих ступенях, начинает выходить из подчинения, приобретает самостоятельность, и начинается распад».
Несомненно, это были самые жуткие строки в книге, вмещающей в себя более трех тысяч строк. А вот в целом суждение гексаграммы было очень благоприятным.
Как это понять?
Откуда взялось это противоречие? Такого с ним никогда раньше не случалось: удача и гибель одновременно, что за странная судьба? Будто Оракул собрал в одну бочку тряпье, кости, мусор и сухие какашки, потряс бочку и вывалил ее содержимое на землю. «Будто две кнопки сразу нажал, — подумал о своей участи Фринк. — У меня теперь будто взгляд двоится».
Нет, так не бывает. Или одно, или другое. Удача и беда вместе не ходят.
Или…
Например, удачными могут оказаться попытки основать свое дело, суждение отчетливо на это намекает. А верхняя линия, проклятая верхняя линия… она, похоже, относится к чему-то более серьезному, к беде, которая постигнет не только его. Трагический исход, который ожидает всех?
«Война! — подумал Фринк. — Третья мировая война. Смерть двух миллиардов обитателей Земли, конец цивилизации. Словно град, с неба сыпятся водородные бомбы».
Силы небесные! Что это значит?! Я замешан во всем этом деле? Или кто-то другой, о ком я не знаю, но почему тогда об этом сообщают мне? Или сегодня об этом сообщат всем сразу, кто обратится к Книге? Проклятые физические теории о синхронных событиях, о том, что всякая частичка вещества связана со всеми остальными и уже и чихнуть нельзя без того, чтобы не нарушить равновесие Вселенной?! Веселенькая шуточка, только смеяться нисколечко не охота. Открываешь книгу, а там тебе пять тысяч лет назад сообщают о таком, что лучше бы и не знать никогда. И при чем тут Фринк? Фринк тут ни при чем, заверяю вас.
Я зашел, чтобы забрать свое барахлишко, открыть лавочку, начать свой ерундовый бизнес, и мне нет никакого дела до этой Дерьмовой шестой линии. Буду жить как живется, работать, пока работается, а рухнут эти стены в ров, так для всех рухнут. Вот что сообщает мне Оракул. Судьба нас всех как захочет, так и настигнет, а ты занимайся лучше пока своим делом. Вот и все.
Суждение гексаграммы относилось только к моей работе. А шестая линия — для всех.
«Я же очень мал, совсем незаметен, — думал Фринк. — Я умею только прочесть, что написано, взглянуть вверх, опустить голову и брести с миром по своим делам дальше, словно бы и не прочел на Небе ничего особенного. Господь не уполномочил меня бегать по улицам, чтобы криками и воплями возглашать остальным горькую правду».
В силах ли кто-нибудь изменить ход истории? Или все мы вместе, или кто-то один, великий? Или просто тот, кто в нужное время оказался в удачном месте? Случайно, просто потому, что так вышло… И вся
