одиннадцатью другими священниками, — уб?жавшими теперь съ своими факелами, — въ Сеговію, сопровождая мертвое т?ло, лежащее зд?сь на носилкахъ. Это трупъ одного дворянина, умершаго въ Боез?, гд? онъ и погребенъ былъ сначала на кладбище, но теперь мы перевозимъ прахъ покойника въ фамильныя склепъ его къ Сеговію.

— Кто-же убилъ его? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Тифъ, отв?чалъ бакалавръ.

— Въ такомъ случа?, мн? некому мстить за его смерть, сказалъ Донъ-Кихотъ, и остается только молчать и пожать плечами, — тоже, что оставалось бы сд?лать, еслибъ подобная кара обрушилась на меня самаго. Вамъ-же, господинъ бакалавръ, я долженъ сказать, что я странствующій рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, обрекшій себя на служеніе добру, на возстановленіе правды и попраніе зла, которое я неусыпно отыскиваю, странствуя по св?ту.

— Не знаю, право, какъ вы попираете зло, отв?тилъ со вздохомъ бакалавръ, знаю только то, что мн?, ни въ чемъ не повинному ни душою, ни т?ломъ, вы сд?лали такое добро, что оставили съ переломленной ногой, которой не суждено уже выпрямиться до конца моихъ дней; и отъ вашей правды, государь мой, мн? во в?ки не поправиться. Могу васъ ув?рить, что величайшее зло и ужасн?йшая неправда, какія могли постичь меня въ жизни, это — встр?ча съ вами на пути къ вашимъ приключеніямъ.

— На св?т? не все такъ д?лается, какъ мы хотимъ, отв?чалъ Донъ-Кихотъ. Вольно-же вамъ ?здить по ночамъ, од?вшись не то въ саванъ, не то въ трауръ, съ факелами въ рукахъ, бормоча что-то сквозь зубы, точно какія-то привид?нія или жильцы инаго міра. И не могъ-же я, въ самомъ д?л?, видя вашу странную процессію забыть свой долгъ. Этого вы не могли ожидать даже тогда, если-бы вы были д?йствительно черти, а не люди. Я долженъ былъ поразить васъ.

— Что д?лать, коли ужъ такова судьба моя, вопилъ бакалавръ, то по крайней м?р? прошу васъ, господинъ странствующій рыцарь — доставившій меня самаго въ невозможность пускаться въ какія-бы то ни было странствованія, помогите мн? выкарабкаться изъ подъ моего мула; б?дная нога моя запуталась между стременемъ и с?дломъ.

— Какого-жъ чорта вы молчали до сихъ поръ, громко сказалъ Донъ-Кихотъ. Въ туже минуту онъ кликнулъ Санчо, который не поторопился однако б?жать на зовъ своего господина, занявшись разгрузкой монашескихъ муловъ, тащившихъ на себ? много лакомой, по части съ?стнаго, поживы. Устроивъ изъ своего кафтана родъ котомки, и нагрузивъ ее до краевъ разными яствами, онъ поб?жалъ наконецъ къ Донъ-Кихоту и помогъ ему вытащить бакалавра изъ подъ его мула. Потомъ они совокупными силами усадили несчастнаго, на этого самаго мула, отдали ему факелъ, и герой нашъ предложилъ бакалавру отправиться всл?дъ за своими спутниками, и попросить у монаховъ, отъ имени рыцаря — извиненія въ невольномъ со стороны его оскорбленіи святыхъ отцовъ. Санчо отъ себя добавилъ, что если святые отцы пожелаютъ узнать, это такъ мужественно разогналъ ихъ, то пусть бакалавръ передастъ имъ, что это знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій или Рыцарь Печальнаго Образа.

Когда бакалавръ у?халъ, Донъ-Кихотъ спросилъ Санчо; съ какой стати онъ назвалъ его рыцаремъ печальнаго образа?

— Съ такой, отв?чалъ Санчо, что случайно взглянувъ на васъ, при св?т? факела этого хромаго б?дняка, мн? показалось, что я никогда еще не вид?лъ васъ такимъ жалкимъ и несчастнымъ. Причиною тому, в?роятно, б?дствія и побои, претерп?нныя нами въ посл?днее время, а также потеря вами зубовъ.

— Н?тъ, Санчо, это не то, зам?тилъ Донъ-Кихотъ, но мудрецъ, которому суждено написать исторію моихъ д?лъ, нашелъ необходимымъ датъ мн? какое-нибудь особенное прозвище, подобно другимъ рыцарямъ минувшихъ временъ. Такъ намъ изв?стны рыцари; Пылающаго Меча, Единорога, Д?въ, Феника, Грифа, Смерти и многіе другіе; — названія, подъ которыми рыцари пріобр?ли себ? всесв?тную изв?стность. Потому, Санчо, я полагаю, что будущій историкъ мой самъ вложилъ теб? въ уста это прозвище рыцаря печальнаго образа, которое я и принимаю отнын?, и нам?ренъ при первомъ удобномъ случа? нарисовать на щит? своемъ какую-нибудь печальную и мрачную фигуру.

— Да это значило бы даромъ деньги бросать, зам?тилъ Санчо. Къ чему рисовать какія-то фигуры, когда вамъ довольно показать свою собственную, чтобы безъ помощи всякихъ щитовъ и образовъ васъ признали за самаго истиннаго рыцаря печальнаго образа. Я говорю это, не шутя; — должно быть съ голоду, да еще отъ потери н?сколькихъ зубовъ, образъ вашъ, клянусь Богомъ, стажъ удивительно печальный.

Донъ-Кихотъ улыбнулся словамъ своего оруженосца, но т?мъ не мен?е р?шился не отказываться ни отъ новаго прозвища, ни отъ нам?ренія разрисовать свой щитъ. Не много спустя, онъ сказалъ: «Санчо! знаешь ли ты, что я долженъ быть отлученъ отъ церкви за то, что поднялъ руку на духовное лицо, хотя, правду говоря, я поднялъ не руку, а копье, и никогда въ жизни не нам?ревался оскорблять монаховъ и кощунствовать надъ святыней, которой, какъ истинный христіанинъ-католикъ, я всегда воздавалъ должное уваженіе. А впрочемъ, я тоже помню, что хотя рыцарь Сидъ Руи Діазъ опрокинулъ сид?ніе посла одного изв?стнаго короля, въ глазахъ его свят?йшества папы, и папа отлучилъ за это дерзкаго отъ церкви, т?мъ не мен?е рыцарь все таки поступилъ, въ этомъ случа?, какъ повел?вали ему долгъ и честь.» Сказавши это, Донъ-Кихотъ пожелалъ узнать д?йствительно ли на носилкахъ лежалъ челов?ческій трупъ, и что съ нимъ сталось? Но Санчо не согласился на это.

«Ваша милость», сказалъ онъ Донъ-Кихоту, «благодарите Бога, что это приключеніе такъ легко сошло вамъ съ рукъ. Къ чему дразнить чорта? В?дь вс? эти господа, хотя разогнанные и побитые вами, могутъ собраться, одуматься и увид?ть, что ихъ разогналъ всего одинъ челов?къ. Съ досады и стыда они пожалуй хватятся за насъ и зададутъ намъ, въ свою очередь трепку. Уберемся-ка лучше отсюда по добру по здорову. Провизія теперь у насъ есть, аппетитъ тоже, гора недалеко, вспомнимъ же эту пословицу: «пусть мертвый отправляется въ могилу, а живой на пажити», и по?демъ дальше. Съ посл?днимъ словомъ, взявъ за узду осла, онъ двинулся впередъ, пригласивъ сл?довать за собою Донъ-Кихота, который послушался своего оруженосца, сознавая, что онъ совершенно правъ. Миновавъ дорогу, пролегавшую между двумя косогорами, наши искатели приключеній вы?хали на обширный и св?жій лугъ, гд? они и расположились отдохнуть. Санчо разгрузилъ своего осла, посл? чего слуга и господинъ, ус?вшись на трав?, принялись съ чуднымъ аппетитомъ завтракать, об?дать, полдничать и ужинать въ одно время. Теперь у нихъ всего было вдоволь, благодаря разогнаннымъ ими монахамъ, сопровождавшимъ въ Сеговію покойника. Монахи, намъ изв?стно, р?дко забываютъ о земныхъ нуждахъ, поэтому неудивительно, если мулы ихъ оказались нагруженными всяческими припасами. Но увы, утоливъ голодъ, рыцарь и оруженосецъ не знали ч?мъ утолить имъ жажду. Чувствуя однако, что лугъ, на которомъ они расположились, переполненъ росою, Санчо обратился къ своему господину съ этими словами:

— Не можетъ быть, чтобы не было зд?сь, по близости, р?чонки или, на худой конецъ ручейка, иначе лугъ не быхъ бы такой мокрый. И намъ не м?шало-бы, ваша милость, сд?лать еще н?сколько шаговъ; авось не найдемъ ли мы ч?мъ утолить эту ужасную жажду, которая право хуже всякаго голода.

Донъ-Кихотъ согласился съ мн?ніемъ своего оруженосца, и взявъ Россинанта за узду, двинулся впередъ. Санчо, нагрузивъ своего осла остатками ужина, посл?довалъ за рыцаремъ. Двигались они почти ощупью, потому что ночь была такъ темна, что, какъ говорится, хоть глазъ выколи; и отошедши шаговъ дв?сти, невыразимо обрадовались, услышавши гулъ, подобный гулу высокаго водопада.

Остановившись на минуту, чтобы разслышать, съ какой стороны онъ раздается, оруженосецъ и рыцарь неожиданно поражены были гуломъ совс?мъ инаго рода, который заставилъ забыть ихъ и недавнюю радость и жажду. Особенно напугалъ онъ трусливаго отъ природы Санчо. До нихъ доходили какіе то сильные, глухіе удары, раздававшіеся въ опред?ленные промежутки времени, и сопровождаемые стукомъ жел?за и ц?пей. Раздаваясь вм?ст? съ громкимъ гуломъ падающей воды, они испугали бы любаго храбреца, но только не Донъ-Кихота. Ночь, какъ мы уже говорили, была чрезвычайно темная, а случай привелъ нашихъ героевъ подъ с?нь огромныхъ каштановыхъ деревьевъ, которыхъ листья, колеблемые ночнымъ в?тромъ, производили какой-то особенный шелестъ, повергавшій душу въ одно время въ ужасный и сладостный трепетъ. М?сто, время, мракъ, гулъ воды и шелестъ листьевъ — все соединялось зд?сь для наведенія ужаса.