Белая магия и её разоблачение. – Написана в ноябре 1934 года, о чём есть запись в дневниках Е. С. Булгаковой от 8 ноября: «М. А. диктовал мне роман – сцену в кабаре».

И здесь вмешался в дело Аркадий Аполлонович Семплеяров. – За фигурой Семплеярова угадывается А. С. Енукидзе. Хотя фамилия Семплеярова как предполагаемого персонажа романа упоминается в черновиках 1931 года, в качестве действующего лица введена в конце 1934 года. И это не случайно. Как мы уже отмечали, в июне этого года Булгакову было отказано в поездке в Париж и Рим. Заявление же на выезд писатель подавал через Енукидзе. Видимо, Булгаков полагал, что Енукидзе не оказал, в лучшем случае, необходимую помощь в этом деле. Во всяком случае, любопытны следующие записи в дневнике Е. С. Булгаковой.

«1 мая… Прошение о двухмесячной поездке за границу отдано Якову Л[еонтьеву] для передачи Енукидзе. Ольга (Бокшанская – сестра Е. С. – В.Л.), читавшая заявление, раздражённо критиковала текст…

– С какой стати Маке (домашнее имя Булгакова. – В.Л.) должны дать паспорт? Дают таким писателям, которые заведомо напишут книгу, нужную для Союза. А разве Мака показал чем-нибудь после звонка Сталина, что он изменил свои взгляды?

4 мая… А сегодня М. А. узнал от Якова Леонтьева, что Енукидзе наложил резолюцию на заявлении М. А.: «Направить в ЦК».

Результаты рассмотрения в ЦК мы уже знаем.

Следует заметить, что в отношении Енукидзе Булгаков оказался провидцем: через полгода, 7 июня 1935 года, А. С. Енукидзе был исключён из партий, ему инкриминировали «политическое и бытовое разложение».

…про солнечный размах… писали? – Булгаков вновь возвращается к одной из центральных тем романа – к призванию писателя. Лицемерие и фальшь в писательском деле он рассматривал как духовное падение человека, не имеющее оправдания. Наиболее ярко эту мысль Булгаков выразил в образе писателя Пончика-Непобеды (пьеса «Адам и Ева»). Приведём ниже фрагмент из знаменитого монолога Пончика-Непобеды:

«Господи! Господи!.. Прости меня за то, что я сотрудничал в «Безбожнике». Прости, дорогой Господи! Перед людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдонимом, но тебе не совру – это был именно я! Я сотрудничал в «Безбожнике» по легкомыслию… Матерь Божия, но на колхозы ты не в претензии?.. Ну что особенного? Ну мужики были порознь, ну а теперь будут вместе. Какая разница, Господи? Не пропадут они, окаянные! Воззри, о Господи, на погибающего раба твоего Пончика-Непобеду, спаси его! Я православный, Господи, и дед мой служил в консистории…»

…Иван этого не поймёт. – В следующей рукописной редакции («Князь тьмы»): «Гость сказал, что охотно объяснил бы Ивану сразу и тут же, но не сделает это только потому, что боится потрясти Ивана, а тот, как бы там ни было, психически явно ущербен».

– Я – мастер. – В 1937-1938 годах Булгаков возвращается к теме глав «Гроза и радуга» и «Полночное явление». См. «Приложения», глава «Явление героя» [>>>].

…не успел он дописать свой роман до половины, как… – Далее идёт авторское многоточие. Эту часть текста Булгаков дописал во второй полной редакции (предыдущее примечание).

Настал самый мучительный час шестой. – В последующих редакциях: «Солнце уже снижалось над Лысой Горой…» В публикуемой редакции Булгаков придерживается евангельского повествования.

…громадный щит с надписью на … языке «Разбойники»… – Булгаков не написал, на каком языке. Видимо, ещё размышлял и не пришёл к определённому решению. В следующей редакции: «…ехала повозка, нагруженная тремя дубовыми столбами с перекладинами, верёвками и таблицами с надписями на трёх языках – латинском, греческом и еврейском». То есть Булгаков повторил то, что записано в Евангелиях от Луки (23:38) и от Иоанна (19:20). Однако в последней редакции писатель вновь отошёл от евангельских повествований и изменил текст. Теперь он звучал так: «…ехали в повозке трое осуждённых с белыми досками на шее, на каждой из которых было написано «Разбойник и мятежник» на двух языках – арамейском и греческом».

…и поднял с земли нож. Но он не успел ударить себя. В следующей редакции безумное отчаяние Левия Матвея доведено писателем до крайней точки. Несомненно, на тексте отразилось и нарастающее год от года бессильное отчаяние самого автора. В этой, пока не опубликованной, редакции далее следовало:

«Осипшим звериным голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости Бога и верить ему более не будет.

– Бог, ты глух! – рычал Левий Матвей, – а если ты не глух, услышь меня и убей тут же! Ну, убей!

И жмурясь, Левий ждал огня, который упадёт на него с неба.

Этого не случилось, и бывший сборщик податей в остервенении и затемнении ума решил