В тени оно представилось ему белым как мел и неземной красоты. – В следующей машинописной редакции: «…представилось смотрящему белым как мел и каким-то одухотворённо красивым».
…человек в хламиде… – Хламида – короткий плащ, надевавшийся поверх хитона.
– Он встанет <…> когда прозвучит над ним труба Мессии, но не раньше… – В последующих редакциях Низа исчезает из сада ещё до убийства Иуды. В связи с этим был изъят и значительный кусок текста. Но мысль о возможном «воскрешении» Иуды была сохранена писателем. Только с вопросом о «чистоте» выполненного убийства к Афранию обращается уже не Низа, а сам Пилат. И ответ Афрания на вопрос Пилата (« – Так что он, конечно, не встанет?») приобретает оттенок более выраженной зловещей иронии.
« – Нет, прокуратор, он встанет, – ответил, улыбаясь философски, Афраний, – когда труба Мессии, которого здесь ожидают, прозвучит над ним. Но ранее он не встанет!»
Над городом висела неподвижная полная луна, горевшая ярче светильников. – Эту картину великого праздника в Ершалаиме под знаком грядущей беды писатель в последующих редакциях не только усилил, но и спроецировал на другое время и на другое место: на город, в котором создавался великий роман: «…всадник неспешной рысью пробирался по пустынным улицам Нижнего Города, направляясь к Антониевой башне, изредка поглядывая на нигде не виданные в мире пятисвечия, пылающие над храмом, или на луну, которая висела ещё выше пятисвечий».
…ещё при Валерии Грате… – Валерий Грат – четвёртый прокуратор Иудеи, управлял провинцией с 15 по 26 гг. н.э.
…не покончил ли он сам с собою? – Писатель высказывает предположение, как могла родиться легенда о самоубийстве Иуды. Тем самым Булгаков не следует евангельским повествованиям о смерти Иуды, согласно которым Иуда раскаялся, возвратил Синедриону деньги и повесился. И это не случайно. Убийство Иуды Булгаков задумал сразу, в первой же редакции романа. По мысли писателя, человек, совершивший такое преступление, едва ли способен на раскаяние, но от сурового возмездия он не может уйти.
…несколько далее… «кристалл». – В последней редакции: «Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал слова: «…большего порока… трусость». Вина Пилата в поздних редакциях подчёркивается писателем.
– Нет, потому что ты будешь меня бояться. – В последней редакции далее следовало: «Тебе не очень-то легко будет смотреть в лицо мне после того, как ты его убил». Только здесь писатель столь категоричен в определении вины Пилата.
– Не будь ревнив … ты один, один ученик у него! – В последней редакции: «…я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя». И так уже сурово «приговорённый» писателем прокуратор ещё более усугубляет свою вину, признаваясь Левию, что личность Иешуа была ему симпатична. Несомненно также, что Булгаков перебрасывает через тысячелетия едва различимый мостик к другому властелину, не скрывавшему, что высоко ценит талант писателя. В последние годы своей жизни Булгаков всё более ощущал трагизм своего положения. И когда после запрета «Батума» писатель тяжело заболел, он однажды ночью сказал Елене Сергеевне, что «он», Сталин, убил его.
…Ласточкин… – В последней редакции – Китайцев.
…Поплавского… – Он же Римский.
…очутился на берегу Терека во Владикавказе… – В последней редакции: «…ухитрился выбросить этого же Стёпу вон из Москвы за бог знает какое количество километров». Булгаков изымает из текста всякое упоминание о Владикавказе, что противоречило первоначальному замыслу, ибо этот город вписался в его судьбу суровой и яркой строкой.
