был малышом. В те дни в кровати рядом с ней, бывало, лежал отец в длинных кальсонах лесоруба и покуривал самокрутку.

- Я не могу его выгнать, -сказала она. - Могла бы - выгнала бы, но ведь мы повязаны брачной петлей, и дом этот скорее его, чем мой. Закон бывает жесток к женщине. Раньше мне не приходилось про это думать, а вот теперь…

Взгляд ее потух, стал далеким. Скоро она заснет, и это, наверно, к лучшему.

Он поцеловал ее в щеку, на которой не было синяка, и хотел было подняться, но она остановила его.

- Что тебе сказал сборщик податей?

- Спросил, как мне мой новый отчим. Не помню, что я ему ответил. Я напугался.

- И я напугалась, когда он накрыл тебя своим плащом. Думала, он ускачет вместе с тобой, как Красный Король в старой сказке.

Она прикрыла глаза, потом снова открыла - медленно-медленно. Что-то такое было в этих глазах - быть может, ужас?

- Я помню, как он приезжал к моему папе, когда я сама была малышкой, только-только из пеленок. Черный конь, черные перчатки и плащ, седло с серебряными сигулами. Его белое лицо мне потом снилось в страшных снах -такое длинное… И знаешь что, Тим?

Он медленно покачал головой.

- К седлу у него привязана все та же серебряная чаша, потому что я и в тот раз ее видела. Двадцать лет минуло с тех пор, -да, двадцать лет с хвостом и кисточкой, - а он все такой же Не постарел ни на единый день!

Она снова закрыла глаза и больше уже не открывала, и Тим крадучись вышел из комнаты.

Убедившись, что мать уснула, Тим прошел через прихожую туда, где стоял, накрытый одеялом, сундук Большого Келлса, у самой двери, в сенях. Когда он сказал сборщику податей, что знает в Дреколье всего два замка, тот ответил:

«О, я думаю, что ты знаешь еще про один замок».

Он убрал одеяло, и его взгляду открылся сундук отчима. Сундук, который тот иногда поглаживал, как любимую собаку; на котором часто сидел вечерами, попыхивая трубкой и пуская дым в приоткрытую заднюю дверь.

Тим поспешил обратно в переднюю - в носках, чтобы не разбудить маму, - и выглянул в окно. Двор был пуст, и на мокрой от дождя дороге не видно было никаких признаков Большого Келлса. Тим ничего другого и не ждал. Келлс наверняка был у Гитти - старался влить в себя как можно больше выпивки, прежде чем свалится без памяти.

«Надеюсь, что ему всыпят как надо, дадут вдоволь его же снадобья. Я бы сам это сделал, будь я постарше».

Мальчик вернулся к сундуку, по-прежнему в одних носках, встал перед ним на колени и вынул ключ из кармана. Ключ был маленький, размером с половину монеты и из серебра, а еще какой-то необычно теплый как живой. Скважина, обитая вокруг медью, была намного больше самого ключа.

«Ключ, который мне дал сборщик, ни за что его не откроет», - подумал Тим.

А потом вспомнил слова: «Это волшебный ключ. Он открывает все, что угодно, но только один раз».

Тим вставил ключ в замок, и тот легко скользнул в скважину, словно бы для нее его и сделали. Когда Тим надавил, ключ так же легко повернулся, но в то же мгновение теплота ушла из него. Теперь в руке мальчика был просто холодный, мертвый металл.

'После этого толку от него будет не больше, чем от мусора', прошептал Тим и обернулся, наполовину уверенный, что увидит за спиной Большого Келлса с мрачной миной и сжатыми кулаками. Сзади никого не было, так что он расстегнул ремни и откинул крышку. От скрипа петель он дернулся и снова оглянулся. Сердце у него стучало как бешеное, и хотя в этот дождливый вечер было отнюдь не жарко, Тим чувствовал выступившую на лбу испарину.

Сверху оказались рубахи и штаны, набросанные как попало, многие - изношенные до предела. Тим подумал (с горькой неприязнью, какой ему прежде не случалось испытывать): 'Ну конечно - мама постирает их, и заштопает, и аккуратненько сложит, когда он ей прикажет. Интересно, чем он ее отблагодарит - ударит по плечу, по шее, по лицу?'

Он вытащил одежду и обнаружил под ней то, что придавало сундуку тяжесть. Отец Келла был плотник, и здесь хранился его инструмент. Тиму не надо было спрашивать взрослых, чтобы догадаться, что стоит все это немало, потому что инструменты были из кованного металла. 'Он бы мог их продать, чтобы заплатить налог. Он ведь их в руки не берет; небось, и не знает, с какой стороны за них взяться. Так продал бы тому, кто знает, - хоть бы и Хаггерти Гвоздю, - уплатил бы налог, и еще осталось бы'.

Для такого поведения было свое название, и Тим его знал, благодаря вдове Смак. Скупость - вот как это называется.

Он попытался вытащить ящик с инструментами, но не смог. Тот был слишком тяжел для него. Тим выложил молотки, отвертки и шлифовальный брусок на одежду и вытащил опустевший ящик. Под ним оказалось пять головок от топора, при виде которых Большой Росс крякнул бы в изумлении и отвращении. Драгоценная сталь была изъедена ржой, и Тиму не надо было пробовать лезвия пальцем, чтобы убедиться, что они затупились. Муж Нелл изредка точил топор, которым сейчас пользовался, но к запасным он явно давно не прикасался. К тому времени, как они ему понадобятся, скорее всего, они уже никуда не будут годиться.

В углу сундука обнаружился мешочек из оленьей шкуры и что-то завернутое в тонкую замшу. Тим развернул сверток и обнаружил портрет женщины с милой улыбкой. Густые темные волосы спадали ей на плечи. Тим не помнил Миллисент Келлс - ему было всего-то года три-четыре, когда она ушла на пустошь, куда все мы со временем прибудем, - но он знал, что это она.

Он снова завернул портрет, положил на место и взялся за мешочек. В нем прощупывался только один предмет - маленький, но довольно тяжелый. Тим распустил завязки и перевернул мешочек. Новый удар грома заставил его дернуться от неожиданности, и предмет, скрывавшийся на самом дне сундука Келлса, выпал на ладонь Тима.

Это была счастливая монета его отца.

Тим сложил все обратно в сундук, кроме вещи, принадлежавшей его отцу: вернул на место инструменты, сверху навалил келлсову одежду, закрыл сундук и затянул ремни. Все прошо хорошо, но когда Тим вставил ключ в замок сундука, тот лишь свободно провернулся, не задев механизма.

Бесполезен, как мусор.

Оставив попытки запереть сундук, Тим вновь накинул на него старое одеяло и долго с ним возился, пока, наконец, ему не показалось, что оно лежит точь в точь, как раньше. Тим часто видел, как отчим поглаживает сундук и сидит на нем, но открывал его он редко и то лишь для того, чтобы достать точильный камень. Так что хотя его маленькое преступление могло еще долго оставаться незамеченным, Тим понимал, что это не навсегда. Когда-нибудь настанет день - может быть аж в следующем месяце, но скорее всего, на следующей неделе(или даже завтра!), когда Большой Келлс решит достать свой точильный камень или вспомнит, что у него есть еще одежда кроме той, которую он когда-то принес с собой в сумке. А увидев, что сундук не заперт, он тотчас же кинется за мешочком из оленьей кожи и поймет, что монеты в нем уже нет. И что тогда? Тогда жене и пасынку крепко влетит. Очень крепко.

Тим боялся этого, но чем больше он смотрел на знакомую красновато-золотую монету с продетой сквозь нее серебряной цепочкой, тем больше злился. Злился по-настоящему, впервые за свою жизнь. Это была не бессильная мальчишечья злоба, но ярость мужчины.

Тим уже спрашивал у старика Дестри про драконов и про то, что они могут сделать человеку. Было ли папе больно? Остались ли от него какие-нибудь… части? Фермер понимал, что у мальчика горе. Он мягко положил руку ему на плечи и сказал: 'Нет и нет. Драконий огонь - самый горячий в мире, даже горячее, чем жидкий камень, который вытекает из щелей в земле далеко к югу отсюда. Так говорится во всех историях. Человек, который попадает под залп драконьего огня, в одну секунду превращается в пепел. Одежда, обувь, пряжка на ремне - все. Так что если ты боишься, что твой папа страдал - выкинь это из головы. Для него все кончилось в один миг.'