- Хватит тебе ходить к этой Смак, с ее цифрами и книгами. Странная она. Вуаль, припадки и все такое. Как она умудряется задницу подтирать, когда посрет, для меня загадка.

Сердце у Тима в груди словно бы захлопнулось. Он любил учиться, и он любил вдову Смак, вместе с вуалью и со всеми припадками. Его возмутило, что отчим говорит о ней так жестоко.

- А что тогда я буду делать? Ездить с вами в лес?

Он представил себя в папиной повозке, запряженной Мисти и Битси. Это было бы неплохо. Совсем неплохо.

Келлс коротко хохотнул.

- Ты-то? В лес? Да тебе еще двенадцати нет.

- Мне будет двенадцать в следующем м…

- Да даже когда ты будешь вдвое старше, то все равно не сможешь рубить дерево на Железной тропе, потому как ты пошел в мать, и быть тебе Малышом Россом всю твою жизнь.

Он снова хохотнул, и Тим почувствовал, как при звуке этого смеха у него загорелось лицо.

- Нет, парень, я уговорился, чтобы тебя взяли на лесопилку. Складывать доски в штабель -на это у тебя силенок хватит. Начнешь работу сразу после жатвы, до того, как выпадет снег.

- А мама что говорит?

Тим постарался, чтобы в его голосе не прозвучало смятение, но это ему не удалось.

- А ее мнение никого не волнует. Я ее муж, стало быть, и решать мне.

Он хлестнул вожжами по спинам еле бредущих мулов.

- Н-н-но!

Три дня спустя Тим отправился на деревенскую лесопилку с одним из мальчишек Дестри. Парня звали Виллем, а за бесцветные волосы его прозвали Соломой Виллемом. Обоих наняли складывать доски, но еще некоторое время мальчишкам работы не найдется, да и потом, на первых парах, работать они будут самое большее полдня. Тим взял с собой папиных мулов, которым не помешало бы размяться, и домой они с Виллемом бок о бок ехали верхом.

- Ты ж вроде говорил, что твой новый отчим не пьет, - сказал Виллем, когда они проезжали Салун Гитти. Днем его наглухо закрывали, и над салунным пианино никто не издевался.

- Не пьет, -сказал Тим, но вспомнил свадебную вечеринку

- Точно? Тогда, кажись, вчера ночью чей-то другой отчим выполз на рогах из вон той рыгаловки. Рэнди, брат мой старший, видел, как тот блевал у привязи для лошадей. Нализался, видать, как стрекозел, - сказав это, Виллем щелкнул подтяжками, как делал всегда, когда считал, что отмочил отменную шутку.

'Надо было отправить тебя домой пешком, чертов дебил', - подумал Тим.

Той ночью мать разбудила его снова. Тим потянулся в кровати, скинул ноги на пол и замер. Голос Келлса был тихим, но и стена между комнатами была тонкой.

- Заткнись, женщина. Если ты разбудишь пацана и он придет сюда, я тебе еще больше наваляю.

Ее плач прекратился.

- Я просто сорвался, только и всего. Ошибка вышла. Я зашел с Меллоном выпить имбирного эля и послушать про его новый участок, а кто-то поставил передо мной стакан джакару. Я его и опрокинул -даже понять не успел, что пью, ну, и понеслось… Больше такого не будет. Даю слово'.

Тим снова улегся, надеясь, что это правда.

Он смотрел на невидимый в темноте потолок, слушал уханье совы и ждал, когда придет сон или наступит рассвет. Ему казалось, что если в брачную петлю с женщиной становится не тот человек, то из петли она превращается в удавку. Он молился, чтобы это оказался не их случай. Он уже знал, что не сможет хорошо относиться к новому мужу матери, не говоря уж про то, чтобы полюбить его, но, возможно, его матери под силу было и то, и другое. Женщины - они другие. У них сердца больше.

Тим все еще перебирал эти тягучие мысли, когда рассвет окрасил небо, и его наконец сморило. В тот день синяки обнаружились на обеих маминых руках. Похоже, столбики кровати, которую она теперь делила с Большим Келлсом, совсем распоясались.

Полная Земля , как водится, уступила место Широкой Земле. Тим и Виллем-Солома пошли работать на лесопилку, но только на три дня в неделю. Десятник, порядочный сай по имени Руперт Венн, сказал им, что они смогут работать подольше, если зима выдастся не сильно снежная, и зимний улов будет хорошим, - он имел в виду стволы железного дерева, которые привозили Келлс и другие лесорубы.

Синяки у Нелл сошли, а улыбка вернулась на ее лицо. Тим решил, что улыбка эта стала более сдержанной, чем раньше, но лучше уж такая, чем никакой. Келлс запрягал своих мулов и ездил по Железной тропе, и хотя участки, которые они с Большим Россом застолбили, были хорошие, партнер для него все никак не находился. Поэтому и древесины он привозил меньше, но железное дерево есть железное дерево, и за него всегда можно было взять хорошую цену, к тому же кусками серебра, а не бумажками.

Иногда Тим думал - чаще всего в то время, как катил доски в один из длинных сараев лесопилки, - насколько лучше была бы жизнь. если бы его отчим напоролся на змею или вервела. А то, может, и на вурта - этих злющих летучих тварей называли еще 'птица-пуля'. Одна такая прикончила отца Берна Келла - пробила в нем дыру насквозь своим твердокаменным клювом.

Тим с ужасом гнал от себя эти мысли, в изумлении обнаружив, что в его сердце есть уголок- темный, мрачный уголок, - для таких вещей. Отцу было бы за него стыдно - в этом Тим не сомневался. Может, ему и есть стыдно: ведь кое-кто говорит, что те, кто достиг пустоши в конце тропы, знают все тайны, которые живые скрывают друг от друга.

По крайней мере, от его отчима больше не несло граффом, и никто - ни Виллем-Солома, ни еще кто- нибудь - не рассказывал ему, как Большой Келлс вываливается из забегаловки, когда старик Гитти уже запирает двери.

'Он дал слово, и он его держит,' - думал Тим. - 'И столбик маминой кровати перестал безобразничать, потому что синяков у нее больше нету. Жизнь налаживается - вот о чем надо помнить'.

Когда он возвращался с лесопилки в свои рабочие дни, ужин уже стоял на плите. Большой Келлс приходил позже, останавливался у источника между домом и сараем, чтобы смыть опилки с рук и шеи, потом поглощал свой ужин. Ел он помногу, просил добавки не по одному разу, и Нелл шустро ее приносила. Делала она это молча, а если и заговаривала с мужем, то в ответ слышала только мычание. Потом он уходил в гостиную, усаживался на свой сундук и курил.

Иногда Тим поднимал глаза от грифельной доски, где решал задачи по матматике, которыми его по- прежнему снабжала вдова Смак, и видел, что Келлс пристально смотрит на него сквозь дым от своей трубки. От его взгляда Тиму становилось не по себе, и он начал выходить со своей доской во двор, хотя в Листве становилось холодно, и темнело с каждым днем все раньше.

Как- то раз его мать вышла из дома, присела рядом с ним на крыльцо и обняла его за плечи.

- На будущий год ты вернешься в школу к саи Смак, Тим. Это я тебе обещаю. Я уж его уговорю.

Тим улыбнулся и поблагодарил ее, но он знал, что ничего этого не будет. На будущий год он по- прежнему останется на лесопилке, только к тому времени подрастет и сможет не только складывать доски в штабеля, но и таскать их, и времени на задачки у него будет меньше, потому что работать он будет пять дней в неделю, а не три. Может, даже шесть. А еще через год он будет не только носить доски, но и строгать их, а потом - орудовать подвесной пилой, как взрослый. Пройдет еще несколько лет, и он в самом деле станет взрослым, и домой будет возвращаться таким усталым, что на книжки вдовы Смак не останется сил, даже если она все еще будет готова ему их давать, а премудрости матматики выветрятся у него из головы. Этому взрослому Тиму Россу, может быть, будет хотеться только одного - проглотить кусок мяса с куском хлеба и завалиться спать. Он начнет курить трубку и, возможно, пристрастится к граффу или пиву. Он будет наблюдать, как улыбка матери становится все бледнее; он увидит, как из ее глаз пропадут искорки.

И за все это надо будет сказать спасибо Большому Келлсу.

Прошла жатва. Луна-Охотница бледнела, всходила снова, натягивала лук. С запада приносились первые ветры, предвещая своим воем скорое наступление Широкой Земли. И вот, когда жителям уже казалось, что этого не произойдет, с одним из этих холодных ветров в деревню внесся на своей черной лошади баронский сборщий податей. Худ он был, как Том-Костлявая Смерть, его черный плащ развевался на ветру крыльями летучей мыши. Под широкополой шляпой (такой же черной, как и плащ) светилось бледное лицо. Оно