Она удивилась:
– Он-то при чем?
Теперь уже удивился я:
– Я уже сказал…
– Это его работа, – объяснила она покровительственно. – Он давал присягу умереть за королевство, за меня. А ты не на службе!
– Да на какой мне…
Я умолк, заметив встревоженное лицо воеводы. Он делал какие-то знаки. Я с огромным усилием придержал грозный рык, молча протянул руку. Служанки, игнорируя мою длань, забежали сзади, я чувствовал, как шелковая ткань упала на плечи. Игривые женские пальчики застегнули на моей толстой, как ствол дуба, шее, заодно шаловливо пощупав мышцы, острые коготки даже пробовали поцарапать толстую, как у носорога, кожу.
Я кивнул, мол, благодарю, принимаю это, отступил. А воевода крикнул зычно:
– Кони заморились! Отдых, остановка на ночь!
Сам он тяжело слез с коня, хозяйски осмотрелся по сторонам:
– В удобном месте сделали засаду. Хороший ручей, а деревья укроют хоть от дождя, хоть от ветра. И сухих веток нападало, на всю зиму хватит…
Герцог спрыгнул с коня, поморщился, колени хрустнули:
– Понятно, расседлываем коней на ночь.
Я хмуро смотрел, как людишки радостно начали устраиваться на ночлег, хотя еще солнце только-только коснулось темного края земли. Для принцессы спешно натягивали ее шар Монгольфье. Воины с топорами в руках пошли в чащу, а вернулись уже с мощными рогатками, что укрепили на самых вытоптанных местах, там уже раздували костры. Служанки щипали забитую по дороге птицу, насаживали на вертелы.
Едва солнце скрылось за горизонтом, как пламя костров стало по-настоящему ярким, а за кругом света быстро сгущалась тьма. В ветвях птицы умолкли, там перестало шебаршиться, пищать и стучать коготками.
В нашем лагере суматоха затихла, люди сидели у костров, подбрасывали хворост, переговаривались негромкими вечерними голосами. Красные блики выхватывали из темноты крепкие фигуры, грубые лица. Запах жареного мяса потек над поляной, первые тушки выхватывали еще полусырыми, пожирали жадно, утоляя звериный голод молодых и сильных мужчин, и лишь когда поджарили олененка, уже основательно сдобрив его горьковатыми травами, солью, посыпав размолотыми в пыль острыми на вкус корешками, мужчины ели неспешно, наслаждаясь как хорошо зажаренным сочным мясом, так и своим аппетитом, своим умением как по трое суток ехать, не имея во рту ни росинки, так и потом есть долго и про запас.
Я прошелся по лагерю, осматриваясь, не хотелось бы, чтобы нас застали как Ермака с его пьяными казаками, проверил стражу. Монтимер, в самом деле высокий и могучего сложения, смерил меня недружелюбным взглядом. Понятно, мое появление больше всего раздражает высоких и сильных. До этого они смотрятся самыми что ни есть богатырями, для мужчины это почти так же важно, как утащить в кусты смазливую служанку.
Его взгляд задержался на красном плаще на моих плечах.
– Ого, – сказал он саркастически, – мы служим ей не первый год, но нам что-то не перепадало и застежки от такого плаща!
Остальные посматривали кто опасливо, кто враждебно, кто просто в предвкушении ссоры и хорошей драки. Монтимер всячески подчеркивал, что едет по правую руку герцога, а в отсутствие герцога именно он распоряжается остальными воинами. Похоже, пробует распространить свою власть и на этого варвара. Быть хорошей драке, это же так понятно, все бы мужчины…
Я проговорил так, словно я был не героем-варваром, а занудным магом:
– Ты прав. Это упущение. Но мы можем поправить его сами.
– Как? – спросил он насмешливо.
– Вот так.
Застежка расстегнулась с легким щелчком. Воины вокруг костра наблюдали обалдело, когда я набросил его на плечи обойденного героя. Не оглядываясь, я пошел к своему коню, чувствуя, как прохладный воздух легко и приятно выпивает капельки пота, успевшие выступить под этим клоунским плащом.
Утренние птицы начали орать истошно, какие идиоты называют это пеньем или милым щебетом, от такого ора шерсть дыбом, всем бы головы посворачивал, дуры проклятые.
Рассвет был серым, даже листья у самого лица серые, я смотрел сквозь смыкающиеся веки, снова бы провалился в сон, если бы не эти пернатые, ошибка природы, потом на листьях очень медленно проступила зелень, сперва темная, затем все светлеющая, пока не стала изумрудной на молодых листочках, и темной, как болото, на старых, я с досадой понял, что уже настоящее утро с его заботами. Даже с мечом и моими мускулами забот и тревог избежать почему-то не удается.
Со стороны поляны донеслись хриплые сонные голоса. Там затрещало, я с неохотой поднял голову, начал подниматься, чувствуя, как за короткую летнюю ночь застыло мое громадное тело с глыбами тяжелых мышц.
Послышались шаги, воевода подошел крупными шагами, противно выспавшийся и бодрый, что тут за люди, что встают так рано, подтянутый, как будто сейчас на парад.
– Еще спишь? – удивился он. – Эх, молодость… На каких только девок не размениваешься! А вообще-то береги честь смолоду, коли рожа крива.
Он умолк, насторожился. Я тоже развернулся в ту сторону, едва удержав руку на полпути к рукояти меча. За деревьями голоса звучали испуганно и взволнованно. Один принадлежал герцогу, визгливый и озлобленный.
