– Я полагал, что в королевстве нравы несколько более другие…

– Они и были, – откликнулась королева, – но мир меняется, разве доблестный герой об этом не знал?

– Странно, – пробормотал я. – Замки, рыцари, турниры, мечи и боевые топоры… а нравы, как на Тверской после полуночи. Мне казалось, королевы… и королевские дочки должны вести себя иначе. А что, у вас в самом деле настолько взрослая дочь?

Королева звонко расхохоталась, запрокидывая красивую кудрявую головку. Ее белоснежная шея была создана для поцелуев, кровь начала превращаться в расплавленный металл, тяжелый и горячий, я на миг представил, как касаюсь ее нежного горла зубами, а затем с наслаждением впиваюсь в нее зубами… зубищами… садист проклятый.

– Что, сама выгляжу ребенком?.. Спасибо! Меня выдали замуж, как и водится, в тринадцать лет, а в четырнадцать я уже стала матерью…

Дверь снова приоткрылась, пропустив молодую очаровательную девчушку, тоненькую, как стрекозка, легкую и воздушную, с высокой копной оранжевых, как полуденное солнышко, волос. Следом вошел молодой толстый парень с собакой на поводке размером с теленка, с такой же тупой мордой, только со слюнями, лохматой, но ухоженной. Псарь, молодой парень с белым нежным лицом и румянцем во всю щеку, толстозадый, я невольно представил себе, что и задница у него тоже белая и с румянцем. Не говоря ни слова, но с обаятельными улыбками, они все разом полезли на ложе. Я застыл, и тут только дошло, почему ложе настолько огромно.

Я опешил, в голове понеслись суматошные мысли, а почему, дескать, и короля не захватили, мог бы отменить свою королевскую охоту, если такой современный и без предрассудков, но они уже задышали чаще, без прелюдий и ритуалов, и я, растерянный, как хорь, что вместо курятника попал в псарник, надулся и спросил с надменным раздражением, только бы не заметили, как трясутся мои поджилки снаружи, внутри и везде:

– А рыба где?

Королева, что уже начала расстегивать на мне одежду, подняла голубые невинные глазки:

– Рыба?

– Ну да, рыба, – повторил я.

– Ка… какая рыба?

– Крупная, – ответил я, чувствуя, что чем больше их замешательство, тем меньше дрожит мой голос.

Дочка уже быстро расшнуровала застежки своего кукольного халатика ниже пояса, глаза ее заволокло дымкой, она лишь повторила рассеянно:

– Рыба? Какая рыба?

– Да восхотелось чего-то рыбного, – сказал я твердо. – Ну, что-нибудь эдакое флипперное… Можно самого Флиппера, хоть он и не совсем рыба. А то все одно и то же, одно и то же… Королева, королевская дочка, их псарь и любимая собака…

Собака уже обнюхала меня, начала устраиваться, топчась по мне толстыми, как поленья, лапами, и я не мог понять, как она это представляет, да если еще и королева с дочкой и псарем, что за композиция, ну бхагаватгисты, ну Восток – дело тонкое…

– Рыбу? – сказала королева задумчиво. – А что, в этом что-то есть… Я полагала, что доблестный герой скорее восхочет своего коня, с которым… ну, свыкся за время долгой дороги. Такой крупный мужчина… герой… богатырь… весь такой крупный… наверное, весь.

Я торопливо ухватил пояс. Пальцы почти не дрожали, а когда еще и перевязь с мечом закинул через плечо, подумал только, что если бы еще и в родное седло на конской спине, то не стащили бы за ноги ни королева, ни королевская дочка, ни королевский псарь с его королячьей собакой.

– Рыбу! – повторил я неумолимо.

Голос мой как горная лавина прокатился по спальне. Огоньки светильников затрепетали, половина погасла, оставив чадные дымки. В спальню торопливо вбежали толстые голые девки с широкими полотенцами в руках, а две, изогнувшись в стороны, несли, закусив губы и выпучив белые рыбьи глаза, широкую бадью. В бадье хлюпала вода, поднимался густой тяжелый пар, словно вываривали белье.

Следом, цокая подковами и весело помахивая хвостом, ввалился… мой конь. У меня едва не вырвался вопль восторга. Краем глаза видел лица королевы и ее соратников, похоже, мою радость поняли как-то иначе, по-своему, но черт с ней, местной спецификой, я вставил ногу в стремя, ласково, но погромче прошептал в оттопыренное мохнатое ухо:

– Ах ты ж моя рыбочка…

Толчок, я уже в седле, что скрипнуло и едва не съехало на другую сторону. Пальцы мои ухватили повод, ногами развернул коня, вскинул бревно руки в прощании, и грохот подков прогремел по всем залам к выходу.

Перехватил взгляд королевской дочки, завистливый и восторженный. Варвар, много повидавший и поимевший, вон даже их вроде бы раскованные манеры находит устаревшими, знает и более изысканные штуки, а они тут в глуши, далеко от столицы империи…

Конь с грохотом промчался через анфиладу. Светильники трепетали и пугливо опускали оранжевые языки огня, а искры из-под конских копыт вырывались зловеще-красные, пугающие. Придворные в испуге отпрыгивали к стенам. Стражи поспешно брали алебарды на караул, вытягивались, каждый мечтает стать воеводой, а потом… потом возможно всякое, я вскинул длань не то в приветствии, не то в прощании, неважно, главное – заметил и… ну, благословил, а конь мой освобожденно прогрохотал копытами по деревянному настилу моста, и мы выметнулись на придворцовую площадь.

Колени мои коснулись конских боков, конь оглянулся, как мне показалось, сердито: мол, сам знаю, и мы понеслись в сторону городских врат, затем под копыта метнулась подобно самоубийце дорога, а когда за спиной городская стена уменьшилась вполовину, впереди начали вырастать постройки той самой, странной корчмы.