еще просто Димон, узнал, что всех их должно постичь полное утонутие. — Что вы, охренели? — возмутился тогда Димка. — Куда их топить, вон они уже какие здоровые!

— А чего делать? — вопросил приятель. — Это все знакомые всякие, дебилы: «Ах, какие котятки, ах какие лапочки! Вы их не топите, мы их возьмем!» — передразнил приятель. — Как же, взяли! Если хочешь, Димон, бери кого-нибудь. Мне самому западло их топить. Я уж ходил, предлагал к универмагу, не, никто не взял. А мои — ты же знаешь их. Отец говорит: «Я, мол, всегда был против зверья в доме. Я, — говорит, — кошку не заводил, и для полного счастья мне еще не хватало ее приплод топить!» А мать: «Что вы, у меня рука не поднимется! Я потом и спать не смогу». Ну а я же стрелочник по жизни! Очень мне приятно их топить — всю жизнь мечтал! Давай, Димон, выбирай, смотри, какие классные!

— А за сколько отдашь?

— Да ты охуел, Димон! Какие деньги — мы же друзья! Я тебе еще приплачу, если ты их мне затопить поможешь! — в шутку добавил друг.

— А-а, щас! Давай лучше я подарю тебе губозакаточную машинку… Тоже, кстати, всю жизнь мечтал котят топить. Знаешь, мы друзья, если на школьной дискотеке опять эти мудаки из десятого класса из-за Машки до тебя докопаются, будем вдвоем с ними махаться, но уж котят этих ты топи сам. Выручу тебя, возьму одного, хотя мне мои за это голову снимут.

Квас долго выбирал себе котенка. Потом, порывшись в карманах, достал и подал приятелю монетку — «на счастье, чтоб кошка здоровая была». Димка выбрал себе резвую кошечку с маленькими кисточками на ушах и, спрятав ее от порывистого мартовского ветра на груди под курткой, притащил это сокровище домой.

Скоро пришла мать с работы — и начался скандал. Димка уже тогда с успехом использовал тактику уступок и компромиссов в конфликте отцов (матерей) и детей, но тут уперся как баран. Назад нести — друга подставить, раз взял, значит взял, за слова отвечать надо, не мальчик уже. Выгонять же кошку на улицу он отказался наотрез.

— Тебе, мам, надо — ты и топи! (Димка прекрасно знал, что мать в жизни не решится топить эту кошку, тем более та уже ластилась к ней, а мать машинально почесывала ей за ухом.) А на улицу ее гнать — только через мой труп.

Когда пришел отец, мать побежала к нему за помощью. Но отец пришел злой — фирма, торгующая всем чем угодно, где отец работал, потихоньку шла ко дну. Так что, что его сейчас волновало меньше всего — так это какая-то мелкая кошка, которая от греха подальше уползла куда-то под диван.

— Бегает, и черт с ней… — хмуро сказал отец. Кошка осталась.

Дальше начался цирк. Хотя кошка уже постарела, чтобы ее топить, но она еще не настолько подросла, чтобы самостоятельно лакать из миски. Пить она не умела. Димка с отцом, убегая кто в школу, кто на работу, по-мужски не вникая во все эти бабьи тонкости, просто тыкали ее по утрам мордой в плошку с теплым молоком. Некоторое время кошка питалась только тем, что ей удавалось слизать с собственных усов. Обман обнаружила мать, обратив внимание, что у кошки совсем уж какие-то шальные глаза. Мать прошлась по поводу бесчувственности мужиков, доведших кошку до такого состояния, потом взяла пустой пузырек из-под альбуцида, налила туда теплого молока и натянула соску с дырочкой. Первый сеанс кормления прошел на ура — оголодавшая Лиска чуть не заглотала вместе с молоком пузырек и соску, активно помогая себе лапами. Скоро Лиска стала общей любимицей. Была она на попечении Кваса, именно поэтому очень хорошо понимала его выражения и почти не понимала, когда к ней обращается мать.

А теперь вот сонный Квас должет тащить ее в ветеринарку, потому что одна мама не осилит откромленную кошку.

— А где ветеринарка-то находится? — поинтересовался Квас.

— Где-то на Таганской, а там еще на автобусе.

— А-а, я так и думал. А чего на Красносельскую-то не везем?

— Да там богадельня какая-то. Посмотри, Мить, в ванной, там сумка такая большая, коричневая, высохла она или нет.

Ворча, что будь его воля, он бы повез кошку в авоське, обмотав лапы изолентой, Квас потащился в ванную.

— Перестань, Мить! — сказала мать. — Как можно такое говорить даже в шутку! Я понимаю, ты устал, но ведь это же наша киска, на улицу же ее не выбросишь. Сам же ее принес!

— Еще, небось, денег за нее платить! — донесся безжалостный голос Кваса из ванной. — Придется ей, мам, рацион урезать.

— Это мы еще посмотрим! Скорей вам с папашей курить меньше придется…

— У, черт!!! — вдруг заорал Квас. Кошка все просекла и мимо него молнией метнулась под ванну. Он встал на корточки.

— У, рожа! Ну-ка вылезай оттуда! — Квас заглянул под ванну. — Ах ты, жертва аборта!

В темноте слабо вырисовывались контуры лунопо-добной кошкиной морды и невозмутимо посверкивали глаза. Нет, выходить она не хотела.

— А ну, продукт семитских связей, давай, вылезай, пока ты меня не разозлила!

«Продуктом семитских связей» Квас обзывал Лиску за черный, как деготь, нос, хотя все утверждали, что черный нос у кошек — признак какой-никакой, а все-таки

породы. Мать этим прозвищем всегда была недовольна: «Лиска, не слушай его! У него с головой не все в порядке! Митя, хватит кошке гадости говорить!»

Пришла мать и стала трясти пакетом с сухим кормом. Нет, Лиска на такую дешевку не покупалась. Квас потерял терпение, просунул руки под ванную и потащил кошку на свет Божий. Раздалось шипение — Лиса оказала сопротивление. Квас обзывал ее «ходячим извращением», «жабой» и «чувырлой», но первый раунд закончился в пользу кошки. Она забилась в труднодоступный угол под ванной и изготовилась к обороне. Вторая попытка стоила Квасу царапины на двух пальцах. Пришлось ему идти за перчатками, по пути суля кошке согнуть ее в бараний рог.

— Хватит, Мить, прекрати! Она же кошка. Ты вспомни, как ты орал, когда у тебя ухо заболело. Всех соседей перебудил. Не стыдно? Лаской с кошкой надо!

— Так я маленький тогда был!!! Ну ладно, ты давай с ней лаской, а я спать пошел. Когда она выйдет, разбудишь.

Нет, маму такой расклад не устраивал. Ей еще надо было привести себя в порядок перед походом в гости, и пришлось согласиться на применение силы. Квас выволок кошку из-под ванны, которая, понятно, собрала там всю пыль и грязь, и засунул в сумку. Мать замешкалась с молнией и кошка с воплем рванулась наружу. Секунду Лискина голова, сверкая бешеными глазами, торчала из сумки, потом Квас со словами «Цурюк!» неделикатно запихнул ее обратно.

Странно, но кошка вела себя в сумке спокойнее, чем они думали. Подвывала и ворочалась, это было, но не психовала. Из-за либеральности матери — «пусть голову высунет, ей же интересно, пусть лапки высунет т. д.» Лиска два раза чуть не вырвалась в метро и один раз в автобусе.

В автобусе, быстро заполнившемся, Квас сел сдуру на сиденье под окошком кабины шофера. Он быстро об этом пожалел, потому что вместо того, чтобы следить за матерью и кошкой, только тем и занимался, что передавал деньги за талончики.

Ветеринарку они нашли с трудом — вокруг одинокой остановки — все заборы, заборы заборы. В ветеринарке Лиска устроила форменный погром. Ей драили уши. Квас, его мать, доктор и сестра держали ее на столе, уворачиваясь от лап, мелькавших, как жернова мельниц. Время от времени она цепляла кого-то когтями — и все начиналось сначала. Квасу, как сильному и высокому парню, поручили держать кошкины задние лапы, пока доктор занимался ушами. Квасу и перепадало больше всех. Лиска работала задними лапами, как кенгуру.

Нескоро, но доктор отпустил кошку и пошел к микроскопу. Лиска сидела на столе, как маленький черно-белый гладиатор, и дышала тяжело, как собака. Квас, сестричка и мать, помятые в свалке, дышали не менее тяжело.

— Давно нам такая не попадалась, — вздохнула сестра, осматривая запястье. Кошка дорвалась-таки до ее нежной ручки своими зубками.

— Да, она у нас такая девушка!

Квас тайком от дам показал Лиске кулак.