деревне. Квас вырисовывался рядом темной грудой, только дрожал и мерно поднимался и опускался огонек сигареты.

До раннего утра старые половицы дома скрипели под подошвами сапог — компания распаковывалась, разбиралась с продуктами. Девочки легли спать раньше — им еще надо было возиться на кухне. Ребята перед сном нанесли воды, накололи дров, а утречком смотались в город за пивом.

Вечеринка началась. Ребята были при полном параде, орал магнитофон. На двух сдвинутых столах был навален душистый ржаной хлеб, курица-гриль, копчености. Стояли два кувшина с квасом и канистра с пивом. Еще две упаковки двухлитровых титек с пивом стояли под столом. Почти сразу пошли охотничьи байки. Инна оценила — сверкающие глаза, возбужденный тон, художественные описания. По словам Кваса и компании выходило, что почти во всех их акций, во время которых они избивали и калечили людей, были моменты, которые вызывали искренний веселый смех безжалостных победителей.

Хотя байки были не только о карательных акциях. Рассказывали обо всем, и, как Инна подозревала, не в первый раз. Но слушали все с удовольствием.

— У нас, помню, на третьем курсе, — рассказывал Квас, уже порядком хлебнувший, — было дело. На Девятое Мая решили устроить вечер, пригласили ветеранов, устроить конкурс среди групп. Ну, у нас училка, классрук наш, молоденькая, пришла, решила выебнуть-ся. Ну, приходит и говорит, кто, типа, стенгазету или плакат какой-нибудь на конкурс нарисует. Ну, мы с моим другом, Димоном, сразу руки тянем. Ну, она еще не знает, кто мы по жизни, а остальные сидят и усмехаются. Остались с этой училкой после уроков, стали думать, чего рисовать. Она говорит, типа, давайте нарисуем колокол хатыньский, за ним, типа, небо такое тревожное и надпись алыми рваными буквами «Люди мира, на минуту встаньте!» Мы это, конечно, отклонили. Решили плакат рисовать — стенгазету, ну на хуй, возиться много, а все равно снимут… Все выходные угрохали на это дело, но зато картина получилась — во! Короче, у Димо-на в книжке фотография убитого немца, подробная такая, там подштанники торчат, сорочка из-под гимнастерки. Мы немца по квадратикам на ватман и скатали. Акварелькой раскрасили. Притащили в технарь. Училка, дура, сначала обрадовалась. Плакат на доску магнитами присобачили, группа сразу в осадок выпала. Да, я забыл, мы там написали: «Он погиб за свободную Европу!» Эта дура нам и говорит: «Ну почему же только за Европу? Наша Армия освободила не только Европу, но и весь мир от угрозы фашизма!» Группа молчит — скандал предвкушает, а училка — то ли близорукая была, то ли в форме не разбиралась, чуть, короче, не пропустила наш шедевр. Потом смотрит, действительно, форма какая-то не родная, ну тут и дошло, блин, как до утки, на пятые сутки.

— Здорово! Ну и как?

— Ну как как? Ну, галдеж подняла. В учебную часть нас потащила вместе с плакатом, но там только посмеялись, привыкли уже за три года. Зато приятно было на остальные газеты посмотреть — только мы с Димоном от души рисовали, а эти так, за оценки, бред всякий. Да мы с Димоном постоянно стебались на эту тему, тем более у нас там такая библиотекарша была, жирная жидовка, так вот мы над ней всегда прикалывались — вся библиотека была в надписях — «Juden Raus!», «Heil Happy Holokaust!», «Дуче всегда прав!», в списке новых книг добавляли «Mein Kampf», «Что нам в них не нравится?», я тогда захожу, помню, и спрашиваю: «А Достоевского мне нужно, 'Еврейский вопрос'. Нет? А 'Что нам в них не нравится' Шульгина? Тоже нет? Интересно. Ну а хоть 'Mein Kampf' — то есть? И этого нету? Чего ж так плохо?» Она сидит вся красная, блин, трясется, потом как заорет:»Вон отсюда, гестаповец!!!» У нас парень был, Кидальников Илья, вот он, помню, тоже оттягивался от души! Тогда вышел читать «Левый марш» Маяковского, весь в черном, прочитал, сделал отмашку и строевым шагом вернулся на место. Немая сцена. Училка, тогда еще старенькая такая была, бабулька-божий одуванчик, ртом воздух ловит. С тех пор ей, наверно, везде фашисты мерещатся! Пушкина проходили, так он тогда вышел и со вкусом так прочитал этот стих, я не помню, как он там называется, но там такие строки были: «Типа, там перешли какую-то там речку, стали жечь турецкие деревни и жидов на деревьях вешать!» А чо, Кидальников прочитал свое любимое стихотворение великого русского поэта! Что, вы хотите сказать, что Пушкин фашист? Глотку порву, гады, за Пушкина! Здорово, да? Потом чуть что, сразу — заткнись, особенно на истории…

— Да у меня такая ж хуйня постоянно была. Как щекотливая тема, так сразу: «Аникеев, я тебе зачет автоматом поставлю, только ты сиди и, ради Бога, рот не раскрывай!» или «О причинах Второй мировой войны нам расскажет Аникеев… А, нет, нет, вру… Сиди, Аникеев, и молчи. Репина нам расскажет причины…»

— Тут вообще по радио кора была. Передача, короче, про шотландские народные песни. Была там песня про Пэгги, ну знаешь, там это: у Пэгги жил какой-то гусь, он знал все песни наизусть…

— Ну да, детский стишок известный.

— Короче, предложили за приз звонить и предлагать свои варианты.

— И чего, предлагали?

— Еще как. Сначала какая-то шизанутая баба позвонила, придумала чушь какую-то, да еще антисемитизм туда втюхала, якобы она против антисемитов.

— Д-дура, блин…

— Ну да. Потом еще какой-то геморрой предложили. Девушка какая-то ничего придумала:

У Пэгги жил большой паук, Он был любитель жирных мух. Ах, до чего ж гурман паук! Спляшем, Пэгги, спляшем!

Потом я решил им предложить:

У Пэгги жил любовник-скин. Носил он белые шнурки. Ах, до чего же душка-скин! Спляшем, Пэгги, спляшем!

Раздались поощрительные смешки.

— Ребят, я придумал!

— Да-а, Повар, догадываюсь, ну давай!

— Слушайте:

У Пэгги жил постельный клещ…

— Расслабься, я дальше пока и не придумал… А на счет «Коловрата», так там дальше поется: «…И здорового нации подарит ребенка!» Вот и получается, с гордым воином живет и здорового ребенка от него нации подарит!

— Во-во, молодец! Логик ты наш! Как это нам самим в голову не пришло! Девушке твоей партийное задание — ласкать тебя почаще…

— И поусердней!

— Точно, а то ты у нас прям какой-то озабоченный… Рассмеялись, и некоторое время Повар подвергался дружеским подначкам на эту тему.

Пьянка потихоньку продолжалась.

Плавно перешли на злобные охотничьи байки:

— Народ как реагирует? А когда как. Но лезут редко. Дед тогда какой-то выебнулся. Ему говорят: «Отец! Ты — русский, и мы — русские! Чего ты за всякую мразь лезешь вступаться?» Он на место и сел.

— Здорово тогда было, помните? Бабс выволок хачевскую подстилку в тамбур — и давай мудохать! Потом Квас подключился, долбят от души, причем она, сука, уже не орет, а так, повизгивает, снаружи особо не слышно. А я у дверей стою на стреме, подходит ко мне мужик, ну вылитый этот пидор, Ковалев, спец по правам чеченцев, ну и начал таким козлиным пидорским голосом — типа, ему выйти надо. Я ему говорю «нельзя, отец, иди через другой тамбур». Ну он начал «а мне нужно позарез через этот, мои права человека, своим произволом вы ставите под сомнения завоевания демократии…» Достал меня, блин, прилип, как банный лист к жопе, я хотел было грубить начать, тут вдруг это окровавленое табло этой сучки с такой силой ба-бах в стекло! Ну, кровища там разводами. Мужик этот сразу — да, типа, ребят, мне туда и вправду соваться не стоит.

— А помните, у ниггера тогда штаны спали! Вот это вообще цирк был на выезде! Носился по вагону, как антилопа…

— А помните, Роммель тогда таким профессорским голосом: «Граждане, не волнуйтесь! Сейчас будет проведена регулировка демографического баланса на исконно русских территориях!» Вопрос с места: «Чаво, чаво?» — «Ну, хача этого, блин, мочить сейчас будем!» — «А-а…»

— Не, ну они, конечно, живучие, как черт знает что! Помните, хача долбили, и так его, и эдак, любой бы из нормальных людей уже бы дубу дал давно, а он все сознание не теряет. Аякс орет: «Шапку с него,