Сереге смотаемся. Ему, говорят, Кристину Орбакайте привезли!»

Рассмеялись.

— Группу «Стрелки», блядь! — давясь от смеха, присовокупил Сова.

— «Блестящих»!

— Ну, ты зол, мужик! А их-то за что?

— Захочу их, так найдем за что!

— Да ладно, невинных-то мы не будем. Виноватых-то наберется, ты, Сова, небось, из серегиного концлагеря вылезать не будешь.

— А, Сова, твое счастье, я придумал, за что мы «Блестящих» посадим, специально для тебя.

— За что?

— За пропаганду сионизма.

— А чем они сионизм пропагандировали?

— А тем, что не пропагандировали национал-социализм.

Ну, такой хохот поднялся.

— Ух ты, здорово, Серый! Может, тебя министром МВД сделать с такими замашками?

— Да ну, на хрен надо? Хлопотно, ответственность большая, я лучше буду у себя в концлагере оттягиваться.

— Ребят, хватит, а? Я уже смеяться устал!

— Все, метро.

— Уже метро, да? Быстро доехали.

— Все, щас разбегаемся.

Всю неделю по вечерам компания забивала телефоны, вызывая нарекания родителей, бабушек, тетушек и сестер. Деятельно шла организация вечеринки. Башня получил задание — чтобы предков на следующие выходные на даче не наблюдалось. Оно, конечно, так, что в начале декабря и в такую погоду на дачу поедет только идиот, но все же. Дальше — по скольку скидываться? Еще проблема — продукты. Бросили жребий. Оказалось, на закупки отправится Бабс. Бабс начал отмазываться, но ничего не вышло, хотя ему удалось подписать под это дело Повара и Эльзу.

— Мне Эльза нужна как женщина. Она нами будет командовать на оптовке. Я, кроме как за хлебом и картошкой, отродясь по магазинам не ходил.

— Чего, без женского руководства на толкучку сходить не можешь, что ли?

— Ладно, мужики, все ясно. Эльза и Бабс при деньгах — понятия несовместимые. Он же на нее все бабки спустит, вы чего, не знаете, что ли, он в нее врезался по уши.

— Рот закрой!

— Да ладно, Бабс, чего ты, все свои… Теперь понял, Повар, зачем ты там нужен? Будешь следить за этой парочкой. Мы дадим тебе парабеллум. Если Бабс станет покупать ей цветы, конфеты и прочую чушь, действуй по законам военного времени!

Инна с ногами взгромоздилась на кушетку, курила и смотрела «Ромпер Стомпер». Краем глаза она наблюдала, как Квас, подскакивая и суетясь, носится по квартире. Шли сборы на дачу. На диване была разложена газета, на которую Квас собирал щетки, пасты, полотенца, и отдельно, в красном пакете, лежали иннины прибамбасы.

— Одеяла возьмешь? — не отрываясь от фильма, спросила Инна.

— Да все там есть.

— Интересно, если бы я не смогла, сколько у тебя еще было запасных вариантов, м-м?

— У меня-то? Ноль абсолютный, ты же знаешь! Квас, опустившись на корточки, вдевал в гриндера чистые, хрустящие белые шнурки, которые снял с загадочной реечки.

— А почему шнурки белые? — завела Инна старую песенку. — Вон у тех тоже белые шнурки. Инна ткнула в телевизор.

— Белые шнурки? Это так, для красоты, — деревянным тоном ответил Квас. — Чтобы выделиться. Типа, все ходят с черными, а мы вот — с белыми.

— И ты чего, всегда ходишь в этих шнурках? А те зачем?

— Попробуй походи в них… Их же стирать надо через каждый раз. Вот эти запасные и висят. Где там твои пирожки? Мать их в духовке на дорожку подогреет.

У самой двери Инна остановила его вопросом:

— Ты меня любишь?

— До безумия.

— Тогда поставь чего-нибудь другое. Хватит с меня того, что я на тебя часто любуюсь, чтобы еще и по телевизору на ваших смотреть.

— Ну, посмотри там, на полке, хотя у меня все из этой оперы. Вон, хочешь, «Дейче Вохеншау» поставлю.

— А чего это такое?

— Немецкая мода сороковых годов с Евой Браун… Ладно, шутка. И вообще, Инн, хватит у телевизора сидеть. Пойдем, ты мне нужна как женщина.

Квас взял табуретку, достал из шкафа большое белое полотенце и взял пакет с пирожками.

— Пойдем.

Квас привел Инну в ванную, поставил табуретку, бросил на нее полотенце и пошел на кухню, отдать матери пирожки.

— Мить, погоди. Но ведь это не Наташа.

— Мам, говори тише. Ты очень наблюдательна.

— И куда же вы едете на выходные?

— Мам, я тебе уже говорил — с друзьями на дачу, и…

— Так, интересно… А с Наташей что, все?

— Да нет, все нормально… Будет звонить, скажи — с друзьями куда-то ушел.

— Так ей уже, наверно, лет двадцать пять?

— Почти двадцать шесть, — отрапортовал Квас. — Ее Инна зовут.

— Нагловатая девица эта Инна…

— Мам, хватит, с чего это она нагловатая? И потом, у нахальной свекрови невестка всегда…

— Так ты уже и жениться на ней собрался?

— Конечно, мам, а как же? Хватит. Погулял, и будет. Да нет, нет, успокойся. Не собираюсь.

— А зачем тогда?

— Ну, мам, как тебе сказать… С Наташей иногда скучно — не пьет, не курит, матом не ругается… Если уж буду жениться, то на Наташе. А тут — порок тоже иногда привлекателен.

— Да, не думала я, что у тебя будет такая психология. Мы тебя с отцом…

— Мам, правда, хватит. Вот приеду, мы это с тобой обсудим. У меня время поджимает.

И убежал в ванную к нагловатой Инне.

— Во, видишь, машинку тут у одного кекса стрельнул. Оболванишь меня?

— Да я никогда не…

— Тут ничего сложного нет. Води по башке, пока лысой не станет.

— У тебя красивая мама… Она про меня говорила?

— Ну… — помялся Квас.

— Ну-ка колись, как я ей?

— Инна, разве ты можешь не понравиться? Ничего, вот папаня придет — тоже будет буря эмоций.

Квас сел на табуретку, снял водолазку и накинул на плечи полотенце. Инна включила черную длинную