В субботу на Щукинской их собралось всего четверо — Квас с Сергеем, Роммель и совсем еще юный скин по кличке Сова. В нескольких акциях этот самый Сова показал себя достаточно злым бойцом, и теперь Роммель хотел проверить его дух, так сказать, в индивидуальном зачете. В таких акциях четырех человек за глаза хватает, что экспериментально доказано. В начале восьмого вечера они поднялись с платформы на улицу. За скинов бы их никто не признал, потому что Квас и Сергей уже по-обросли, Роммель всегда носил челочку, как у Гитлера, и брил только бока и низ черепа, а сейчас и он подобрее, и только юный Сова сверкал лысиной. Но и так эта быстро шагавшая в ногу группа в черном выглядела не слишком мирно. На них не было бомберов, камуфляжных штанов, но все равно внутренний мир брал свое — все
вырядились в черное. Хотя джинсы они и не подворачивали, но на ногах грозно поблескивали начищенными «стаканами» гриндера — это, так сказать, оружие производства. Группа свернула с улицы Маршала Василевского и углубилась во дворы. Шли долго, больше получаса, Роммель часто останавливался и сверял верность маршрута по каким-то одному ему известным приметам. Наконец он, прохлюпав по луже, остановился.
— Вот это место.
Место для работы было действительно интимное и удобное. Узенькая дорожка, слабое и далекое освещение, слева была небольшая, давно умершая стройка, а справа — площадка для выгула собак, черный, как обугленный, пучок кустов и огромная котельная.
Квас медленно натянул перчатки и закурил.
— Итак, — начал Роммель. — Вон в том доме до хрена хачей. Они тут частенько шастают по одиночке. Я сейчас на разведку. Сова налетает первым, потом мы его валим и уходим. Мужики! Вафлей не ловим, а то получится как в «Ромпер Стомпере», с той только разницей, что нашего героического бегства никто не увидит. Ясно?
И, не дожидаясь ответа, Роммель исчез. Они остались втроем. Было темно. Под ногами хлюпал бурый снег, перемешанный с грязью. В стороне прошумела машина. Хрипло брехала собака. Где-то недалеко, на первом этаже близких домов шумно скандалили. Какого-то Васю несколько раз позвали домой ужинать.
— Индивидуальный зачет? — Серега решил разрядить обстановку. — Да ты не бойся. Налетай, не думая. Мы втроем его быстро сложим. У Роммеля вообще отвертка.
— У-у-у…
— Перчатки есть у тебя? Сова кивнул.
— Надевай сразу. Помолчали. Квас опять закурил.
— Квас, ты курить не заебался?
— Да нет. У меня когда делом занят, могу хоть день не курить, а когда делать не хрена, сигареты только так улетают.
— У меня папаша когда курить бросал, он эти покупал, банки с монпансье, вы, наверное, уже не помните…
— Ну, почему же, помню…
— Они дешевые были, курить захотел, раз — и леденец в рот. На полпачки меньше в день уходило.
— Да они и так вкусные были.
Квас присел на корточки, глубоко затянулся и выдул вверх облако голубоватого дыма.
— Что, мандраж, что ли? — хмыкнул Сергей. — Да ладно, место глухое. Все нормально. Пусть он мандражирует. — Сергей показал на Сову. — Я в первый раз, знаешь, как стремался. Как хачик далеко, я думаю, ну сейчас подойдет, и все, амба, а как вплотную подошел, стою, как каменный. Просто когда в куче кидаешься, когда уже кто-то первый начал, это легко совсем, а самому начинать, когда ты с ним глаза в глаза, это труднее. Ну, ничего — надо себя перебарывать.
Так они трепались подобным образом минут двадцать или сорок, часов ни у кого не было, а так не очень-то ощущаешь, сколько времени прошло. Роммеля не было.
— Может, не будет никого? — спросил Сова уже с тайной надеждой.
— Не-е. Они тут ходят, иначе Роммель бы сюда не притащил. Расслабься, Сова, время детское. Еще, небось, и девяти нет.
Сова вздохнул.
Хлюпнула грязь невдалеке.
— Идет кто-то, — вскинулся Сергей. — Тихо, блядь! К бою!
Квас старательно растер окурок по стене котельной и быстро затоптал его в грязь.
— Тихо, это не хачик!
— Хачик, блядь! Хачик! Он самый — я их жопой чую! Квас открыл рот, чтобы спошлить, но Сергей продолжил:
— А может, не хачик… Не видно ж ни хрена!
Безуспешно огибая лужи, к ним приближалась долговязая фигура. Сова намотал на руку цепь, которую он вытащил из кармана.
— Отбой, — шепнул Квас. — Это не черный. Ты, Серега, лучше молчи! Опять из-за тебя чуть не облажались.
— Наш. Пусть чешет дальше.
Они отступили за угол котельной. Долговязый прошел мимо них, так ничего и не учуяв.
Время потянулось дальше. Квас издевательским тоном сообщил Сове, что Серега несколько раз таким же возбужденным шепотом убеждал, что вот это хачик, что он их жопой чует, чтоб ему провалиться, если это не хачик, а после первой зуботычины оказывалось, что это совсем не хачик. Роммеля не было. Они стояли, подняв воротники курток, и впитывали в себя звуки затихающего на ночь города.
— Какой вечер говенный! Все тянется, тянется, блядь, только нервы себе треплешь! Хорошо, когда все сразу — сделал дело, гуляй смело. И ни о чем не думаешь.
— Интересно, что он сейчас делает, этот хач, которого мы сегодня сложим?
— Ну все, Квас в философию поперся!
— А помнишь, Серега, в прошлом году, на Соколе, там такое место есть, заебись. Стояли часа три, наверно. Ну нет никого, хоть ты тресни. Уже все, пошли, пивка взяли, отошли недалеко, стоим — треплемся. И тут — тыне! — баба с ниггером под ручку идут. А валить уже нельзя — то место они прошли, а где мы стоим, уже народ всякий шляется…
— А это нам Бог знак подавал — пришли валить, так валите, а трепаться дома нужно. А то нация изнемогает под гнетом ZOG*
— А что, нельзя было просто в репу дать? — Сова заинтересованно вмешался в разговор старших.
— Уже у нас была такая ситуация — «просто в репу дать». Сам прикинь: он дал, а я чего, рыжий, что ли? Так что сначала каждому надо просто в репу дать, потом он согнулся, ну тут уж он сам напросился — каждому теперь надо его по корпусу охуячить, потом он упал, ну тут уж сам Бог велел ногой по разу пнуть. Ну вот, короче. А место было не то, народ стал вопить, кричать: «Да что же это тако-ое? Фашисты среди бела дня человека на-асмерть убивают! Мили-иция! Где милиция? Вот всегда, где надо, их днем с огне-ем не сыщешь!» Короче, чуть не вкапались тогда…
— Да-а, — протянул Сова. — Здо-орово!
Его воображение тут же нарисовало ему молодецкие налеты на общаги, звон выбитых стекол, вопли и рев пламени в оконных проемах, ночные погромы с нарисованными мелом крестами на нужных дверях и образами, выставленными в окна, разбросанные там и сям трупы на разгромленных и зачищенных рынках, вереницы столыпинских вагонов, вывозящих уцелевших непрошеных гостей на исторические родины. Нескончаемые колонны аккуратной молодежи с крепкими бритыми затылками в черной униформе с факелами в руках, под звуки до боли знакомого марша идущие на штурм интернациональной клоаки, именуемой Москвой. Мерно движется огненная река со всех сторон России, и сойдутся колонны в Москве, и тогда чьи-то откормленные на страданиях народа телеса нежно будет обволакивать очистительное алое пламя. Мерным шагом движутся колонны от рабочих окраин к центру, и перед их огненными мечами дрожит и рассеивается
