новенький должен был при ней так невинно, типа, не при делах, сообщить…. А-а!

Руки ее начали приводить его снова в работоспособное состояние. Не терпелось, видать.

— Теперь я сверху!

Тут уже она трудилась на совесть, то откидываясь, то припадая чуть не к губам Кваса. Он упирался в ее колени. Они подпрыгивали так, что даже кошка за дверью подала голос. Квас выгнулся напоследок, чувствуя, что сейчас кончит, и она припечатала его обратно. Его руки соскользнули с ее колен и бессильно легли на простынь. Соскользнув, со смехом приникла, смеялась тихо, щекоча его щеку волосами.

— Кошке твоей завидно, обслужишь?

— Иди ты… — тихо и блаженно отвечал Квас. — Перебьется…

Когда по его мерному дыханию она поняла, что он уже спит, вот тогда она тихо встала, сунула ноги в мягкие тапки-зайчики, подняла с ковра смятый черный халат и пошла на кухню — перекурить. Там в темноте двигалась по столу Лиска, и ее бесовские глаза горели при тусклом свете ночных фонарей, как две желтые звездочки. Инна вскружила голову Квасу так, что он забыл покормить кошку, и теперь Лиска, оставив свой пост под дверью, шарила по кухне в поисках какой-нибудь жратвы. Инна, будто у себя дома, выпроводила из кухни недовольную Лиску, нащупала на столе сигареты и спички, закурила, закрыла глаза и вытянула ноги. Слабо гудел холодильник. Изредка капала вода в так и не вымытые тарелки. Терпко и приятно пахло, будто вот только что потушенными свечами…

Инна загасила под краном окурок и выкинула его в ведро. Потом, стараясь не шуметь, прошла в спальню, легла и закуталась. Тепло. Спокойно. Тихо. Инна засыпала, приткнувшись к плечу Кваса и положив ладонь ему на грудь…

В изгибе колен Инны спит Лиска-Торпедоносица. Шевелит усами, как большой черный таракан. Мужественно посапывая, вытянувшись на спине, дрыхнет довольный и обессиленный Квас. Под его молчаливой защитой, повернувшись во сне и беззащитно подсунув под щеку ладошку, дремлет и вздыхает во сне Инна. Идиллия. Тихо, темно. Все спят.

— Твою мать, он все мои фрегаты раздраконит, я ж ни хера до его городов не доберусь! — Это Квас развлекался после работы — играл в «Цивилизацию». — Во, дубо-ломы, а, блин? Шо ж ты творишь, сука! Вот пропидоры, пеньки обосранные! Вылез, сволочь, как из жопы! Телефон ожил.

— Тьфу, блин, всегда так! — Квас поплелся к телефону.

— Здорово! Это Роммель.

— Здорово!

— Как жизнь?

— Да так… Живем, хлеб жуем… У тебя-то как?

— Да вот, сессию потихоньку сдаю. Горбом и бабульками уже половину сдал.

— А-а-а, э-эх ты, паразитическая интеллигенция — отрыжка нации…

— Чего, рабочая молодежь, что ли?

— Ну типа того — основной носитель национального самосознания. Слушай, Роммель, ну и собака у тебя, храпит, как человек. И еще обидно, что я тебе тогда в шахматы проебал.

— Хорош, еще отыграешься. Смотрел тут «Акуна Ма-тату»?

— А то. Они чо, уроды, не могли постарше скина сыскать?

— Да ладно, для пятнадцати лет нормально… Я бы в пятнадцать лет и такого-то не сказал… Я в пятнадцать лет мог сказать внятно только «Зиг хайль!» и «Kill black-kill now! — Skinhead — White Power!». Могли бы, конечно, постарше найти, но, Квас, ты чего, думаешь, сейчас они тебе какого-нибудь скина- интиллектуала вытащат, чтобы он там все это полуграмотное быдло на место поставил?

— Цаголов этот, урод черножопый…

— Да я вообще удивляюсь, что они вытащили парня, который хоть что-то нормально сказать смог… Я думал, они быка какого-нибудь, как скина, оденут, а потом он будет там: «Ну… это., ну… типа, мочить всех надо… валить всех по-тихому, блин… хо-хо!» А так, забазарить можно было. Только хамить не надо было иногда бояться. Этого пидора с Арапом Петра Великого, вопросом в лоб, конкретно: «А что он такого сделал? А? Не слышу?» Этот бы уже заткнулся. Или про «Майн Кампф» там какая-то тетка спизднула, а ей: «А вы сами-то 'Майн Кампф' читали? Нет? А чего говорите тогда?» И пару цитаток коротеньких — бах-бах, про жидов, про негров, про молодежь. «При чем тут 'Слово о полку Игореве'? В 'Слове о полку Игореве' нет доктрины. Сейчас же разговор не о культуре, а о национализме. Но если хотите, можно и о 'Слове о полку Игореве' поговорить. Вы его сами последний раз когда читали?» Все, эта бы тоже заткнулась. Просто на самом деле все эти тетки-дядьки — они же ни хрена не знают. А Цаголова этого его эти ведущие, козлы, видать, использовали как тяжелую артиллерию, просто бить конкретикой: вопрос-ответ. А то его спрашивают, а он пошел пиздить с пятого на десятое. «Конкретно на вопрос отвечайте» — и все, либо он тоже бы заткнулся, либо его ведущие бы стали затыкать, чтобы он один весь эфир мозги не еб. А кто там еще-то был? Ну баба, которую из Баку погнали. Либо на хамство пойти — в лоб ее: «А ты кто сама-то по национальности? А-а, понятно… Но здесь же разговор о русском патриотизме, поэтому пасть захлопни…»

— Да эту-то дуру легче всего было заломать. Она, помнишь, сказала. Это не патриотизм, это у тебя, типа, фашизм. А ей сразу вопрос — а что такое фашизм? Ты что, хочешь сказать, что когда чурки со своей земли кого-то гонят, это патриотизм, а когда русские, то это фашизм? А, не слышу? Значит, чуркам можно, а русским нельзя? Что, дискриминация по национальному признаку? Так ты сама милая, фашистка. Все, заткнулась бы и больше ебальник бы свой не разевала. А остальные — ну это же совсем идиоты. Несли всякую чепуху. Помнишь, эта сучка. Я, типа, не против негров и арабов, если они моему сыну будут что-то давать…

— Ага, в рот они ему будут давать. Ну, про рэперов он вроде сам нормально объяснил. А вот. Эта мамаша, у которой сына в рэперской куртке побили.

— «Под звуки фашистского марша меня толкали в открытый щиток, искали проволоку, чтобы удушить и ногами били по голове…» Прикинь картину — рэпера толкают в открытый щиток электрический, но попасть никак не могут, несколько скинов рыщут вокруг — ищут проволоку, чтобы удушить, но найти никак не могут, а один стоит в стороне с магнитофоном, марши на всю улицу крутит, или что они с собой там, оркестр таскали? Бред! И потом — надо думать, чего носить. «Он не танцевал рэп на улице, он просто носил рэперскую куртку…» — жалостливым голоском передразнил Роммель. — Конечно, редкий рэпер танцует рэп на улице, их и определяют по одежке.

— Пидарасы…

— Ладно. Теперь к делу. Скажи, Мить, какой завтра день?

— Суббота.

— А что у нас бывает обычно по субботам?

— М-да… А я завтра отдохнуть хотел…

— На том свете отдохнем.

— Базара нет.

— Отлично. Встречаемся — метро «Щукинская», семь часов, цезе («центр зала» на их жаргоне).

— Вечера?

— Чего вечера?

— Семь часов вечера?

— А-а, встречаемся-то? Нет, утра… Вечера, конечно! Ну ладно, Квас… А, вот еще — оденься в удотское (то есть штатское).

— Хорошо. Давай.

— Да что же это такое! — возопила мать. — Как кумушки, треплются каждый вечер по два часа. Другим тоже звонить надо!

— Звони, мам. Кто тебе не дает!