добрались домой без проблем и происшествий.

Прошло два с половиной месяца, и наступил ноябрь. В этот год морозы ударили до противного рано, и за какие-то три-четыре дня накапало до -15 °C. Квас уже почти месяц работал в типографии.

С работой вроде пока наладилось, с Наташей вроде тоже, так что зима понемногу вступала в свои права, а Квас жил относительно неплохо. Наташе он стал посвящать гораздо больше времени, потому что их экспедиции стали более редкими, одно время они даже вовсе никуда не ходили — наступил обычный для московских бритоголовых период зимней спячки.

За эти два месяца бригада расползлась для занятий личной жизнью, и вместе собирались только два раза — когда Бабсу стукнуло двадцать, и просто так, без всякого повода, у Молодого, попить пивка вволю. Да и то на этот пивной мальчишник половина не явилась. Не даром же на одном концерте кем-то было сказано, что у Роммеля, дескать, какая-то ненормальная бригада — «на махач встают все как один, а на пьянку никого не отыщешь». Эта фраза стала им известна, бригада ее оценила, и теперь все ее цитировали к месту и не к месту.

День рождения Бабса прошел весело. Часам к одиннадцати все уже были хороши. Девушка Молодого сидела в кресле, Молодой сидел на ковре у ее ног, в одной руке зажав бутылку с пивом, а другую забросил ей на колени. В расслабленной кисти Молодого лениво дымилась сигарета. Когда не было родителей, курить у Бабса дозволялось. Остальные расселись кто где. Квас с одной из новеньких расположился на широкой тахте. Девочка тоже была хороша, хотя среди «бригадных» девушек пристрастие к алкоголю не поощрялось. Эту новенькую звали Ира, и сейчас она облокатилась на Кваса, одну руку забросила ему за шею, а вторая безвольно лежала на диване. Она несла всякую восторженную чушь, и Квас уже думал, не проводить ли ее на кухню и не заварить ли кофе. На ней уже была накинута черная гимнастерка Кваса, из нагрудного кармана которой торчал его же галстук, а сам Квас был в белой рубашке с расстегнутым до груди воротом и в подтяжках. Квас проклинал Бабса за то, что у него всего одна комната, потому что и он, и девушка уже дозрели. Тут же сидели Бабе с девушкой, тоже новенькой, которую уже все, кроме Бабса, забыли, как зовут, и щекотал ей шею и ладони своей бритой головой. Девушка звонко смеялась, закидывая голову, а Бабс рычал и говорил комплименты. И Бабс, и девушка были достаточно пьяными, и все у них было отлично. Повар уволок свою девочку в прихожую и там, видимо, разъяснял ей основы национал-социализма. Но этим не увлекались, потому что девчонок меньше, чем ребят, и вообще, соратники важнее.

Скоро девочек отправили на кухню пить кофе, сами расселись вокруг стола по-хорошему стукнуть по пивку и поговорить на мужские темы. Часто в разговорах звучало слово «наши». У этого слова была какая- то притягательная сила. «Наши»… Мы все здесь «наши», Бабс. Наливай, Бабс. По-нашему. Здесь наша страна, и пиво наше, и девочки, которые сейчас на кухне кофеем протрезвляются, тоже наши. И плевать, что джакузи у тебя не бурлит и параболка не торчит под окном. Разве наши этим определяются? А тех будем топить скоро в их джакузи и вешать будем на параболках. Всех, Бабс Нет, не всех. Но очень-очень многих. Скоро наше время придет. Наше время. А потому лей, Бабс лей. С Днем рождения тебя, Бабс Будь счастлив, мужик. Скоро совсем взрослым станешь. Совсем уже здоровый бугай. Давно мы так не собирались и еще долго, небось, не соберемся. А потому лей, Бабс А наше время обязательно наступит, Бабс Веришь? Отлично. Наступит, никуда не денется. Что мы, тупее немцев, что ли? И вот тогда повеселимся. Повеселимся, Бабс Повеселимся. Повеселимся…

…В ту субботу в начале декабря термометр показывал минус четырнадцать. Роммель решил, что пора бы и пошуметь слегка. Хоть и холодно, а война есть война. Их набралось семь человек. Сначала они от ВДНХ съездили до улицы Вешних Вод и устроили засаду у общаг. Простояли там два часа, но больше не выдержали. Никого не было. Один раз от холода чуть не обознались, но вовремя спохватились, что если у человека темные волосы, то это совсем не значит, что он хачик. Нормально — мужик отделался легким испугом. После двух часов стояния на морозе решили использовать вариант, который их еще никогда не подводил — электрички. Заодно и отогреться слегка. Но сейчас Бог отвернулся от них — за полтора часа они никого не отловили, хотя прочесали несколько электричек. Да к тому же ментовский патруль высадил их на какой-то глухой

станции, где электрички почему-то упорно не хотели останавливаться. Началось страдание за идею. Поднялся ветер, крутил мелкий колючий снежок змейками по черной платформе. Каждый из героев был толще, чем обычно, раза в два, из-за поддетых под бомберы свитеров. У Кваса был толстый замечательный свитер из овечьей шерсти, про который соратники говорили, будто он сделан из мешка из-под сахара. Но свитера не спасали. Уже через сорок минут все стучали зубами, как пулеметы или дятлы. Сначала все хором крыли каждую мимо проходящую электричку и ее машиниста, но скоро уже и выругаться толком не могли. Скоро все семеро, похожие на космонавтов в скафандрах, весело подскакивали на платформе. Можно было подумать, что они высадились на таинственную планету, где оказалось холоднее, чем это предусмотрел Центр управления полетом. Роммель пошел в присядку, длинный Боксер маршировал туда-сюда, как потсдамский гренадер. Квас, замотанный по самые очи белым шарфом, шумно хлюпал носом, подпрыгивал, притопывал ногами. Идеи о национальной революции уже стали уступать место болезненным фантазиям о теплой ванне, когда Квас первым заметил очередную электричку. Поднялся хор полных страдания голосов, умоляющих электричку остановиться. Наверно, примерно так на заре истории наши отделенные предки умоляли какого-нибудь каменного идола, чтобы он послал им дождь. С приближением электрички умоляющие фразы стали обильно разбавляться матерными и ругательными словами.

Электричка стала тормозить. Сил радоваться уже не было. Они ввалились в резко освещенный вагон, сбились в одну тесную кучу и нахохлились. Молодой трясся так, что кованые подошвы его солдатских берцев (по бедности своей он берег гриндера) выбивали звонкую дробь. Вагон сотрясался на ходу. Все форточки были закупорены, печки под сиденьями топились, и лампочки плавали в легком мареве. Но скины поначалу не оценили этого. Усевшись тесной кучкой, они жались друг к другу. Голые черепа, казалось, сморщились от холода даже под шапками, а по щекам текли не слезы от неразделенной любви, а просто это таяли льдышки на ресницах. Вагон был почти пустой — ребята припозднились благодаря добрым милиционерам. Да и те, кто был в вагоне, не обращали на бритых никакого внимания. Они дремали, уткнув носы в воротники и суровые махеровые шарфы. Шло время. Поезд отсчитывал остановки, но никто не входил. Скины потихоньку опаяли. Энтузиазм возвращался. Они зашевелились, рассматривая попутчиков. Рыбку съесть и на хуй сесть не вышло — все попутчики обладали более или менее славянской внешностью. Покряхтев, они решили пройтись по вагонам. Так, чем черт не шутит. Может быть, опять кто-нибудь попадет не в то место не в то время. Скины тронулись вперед. Шли, хватаясь на ходу за поручни в спинках скамей.

— Ну, Серега, ты задолбал на пятки наступать! — зло сказал все больше и больше хотевший спать Квас.

Серега, который спать хотел не меньше, не ответил. То, что он наступал на пятки, это была, в общем, не его вина — он, собираясь, сдуру не одел вторую пару носков и до сих пор не мог точно сказать, на месте его ступни или нет. Так что шел он, подскакивая на месте, словно орангутан.

Поезд был чист в расовом отношении. Не было никого, хоть ты тресни. В одном из вагонов сидела, привалившись к окну, одна-одинешенька девушка в серой искристой шубе. Когда за ее спиной резко грохнули двери вагона, раздался топот, гомон и мат, она резко обернулась с таким видом, будто ее вывели из полного ступора. Скины прошли мимо, оценив на ходу ее достаточно

аристократическую красоту и подивившись, что она делает одна в ночной, безлюдной, прокуренной и обоссанной электричке. Нагловатый Башня было остановился и собирался сказать свою обычную в таких случаях фразу: «Девушка, а вашей маме зять не нужен?», но Роммель поддал ему в спину и мрачно сказал:

— Пошел вперед, Ромео, блин.

Они прошли всю электричку насквозь и расселись в первом вагоне. Боксер рассказывал о последнем концерте в «Золотой Луже». Квас послушал-послушал, плюнул и пошел в тамбур курить. Он думал, что было бы неплохо, если бы на ту девушку кто-нибудь напал. Лучше всего негр или хачик, хотя и наша алкота сошла бы тоже. Вот они бы им показали! Или пойти попытаться познакомиться, что ли? В тамбур вышел Повар, их