Мария Ивановна пошла к тому крайнему дому, а ребятишки опять запели:
Мария Ивановна поднялась на крыльцо, открыла дверь и чуть не вскрикнула от удивления – за столом сидел Макарьев.
– Миша? Ты? – Она заплакала.
– Что с тобой?
– Васю вспомнила…
Макарьев встал, скорбно склонил голову. Помолчали.
– Крепись, Маша.
Она вытерла слезы и сказала:
– Извини… Все еще не привыкну…
Макарьев подошел к ней, дотронулся до волос, она отвернулась и спросила иным тоном:
– А что ты здесь делаешь?
– Тебя встречаю. Я уже второй год как в Верхнетургинске. Главный областной агроном, прошу любить и жаловать.
– А здесь чего сидишь?
– Говорю – тебя встречаю. Директора станции перевели в совхоз. Маркович, как ты знаешь, ушел на фронт. А здесь придется тебе властвовать. И селекционером будешь, и начальником. Без сибирского хлеба не выиграем войну. Так что принимай дела.
Муся оглядела стеллажи, приборы, каталоги и сказала:
– Внушительно!
– Маркович был работник серьезный… Он начинал еще у твоего отца. Гляди. – Макарьев открыл один шкаф, другой, третий… И все завалено образцами – маленькие пакетики семян с надписями. – Более трех тысяч. Вот каталоги, – Макарьев указал на папки с каталогами. – Это элитные растения. Здесь самоопылители… Это перекрестники. У дядюшки Якова товару всякого – выбирай на вкус.
– Да, скучать не придется, – сказала Муся.
– Еще бы!.. Я тут почти неделю проторчал. Богатый материал. Честно говоря, завидую твоей работе.
– Садись рядом.
– Да где мне! У меня и пальцы не гнутся. Какой я селекционер! Между прочим, я тут вычитал, – он указал на каталоги, – один сорт пшеницы, «таежную-девятнадцать», Маркович особо выделял. Обрати внимание! – Он вынул из шкафа небольшой снопик и передал Мусе. – Ведет себя не как самоопылитель, а как перекрестник. Странно?
Муся поглядела на колос, на чуть красноватое зернышко.
– Гибрид… сложный. Пока ничего примечательного незаметно.
– Ну, Маркович не станет зря откладывать на видное место.
– Поживем – увидим, – сказала Муся.
– Само собой… Да, а где твои вещи?
– Я пока налегке, – ответила Муся. – Кое-что в Верхнетургинске оставила. Вот обоснуюсь, ребят вызову, тогда и вещи привезу. А ты где живешь? Не женился еще?..
– Я, Маша, бобыль. Один как перст.
– Отчего ж не женишься?
– В экспедиции всю пору. Всю жизнь пеший. – И сказал иным тоном: – Надеюсь, ты мне позволишь помочь тебе…
– Я справлюсь, Миша. Спасибо!
И опять вороха семян на столе, и сортирующие их ловкие женские руки, и пакетики с образцами, и записи в каталогах, и высевание в плошки… и зеленя, зеленя.
Только помогают ей другие люди, и лицо ее теперь другое: скорбное, с резкой складкой меж бровей, как надруб. И Мусей ее уж не назовешь – Мария Ивановна.
От зеленей в плошках сначала через окно, потом с высоты птичьего полета мы видим просторную весеннюю сибирскую землю – всю в зеленеющих березовых колках, в черных пахотных косогорах и в рыжих от прошлогодней стари низинах с блюдцами просыхающих болот.
По полевой дороге катит черная избитая и старая «эмка». Вот она въезжает на усадьбу опытной станции и останавливается у крыльца конторы. Из автомобиля вышел хотя и пожилой, но прямой человек в суконной гимнастерке и быстро пошел в контору.
В кабинете директора сидела машинистка и стучала на машинке.
– А где Твердохлебова? – спросил вошедший.
– В лабораторном цехе, – ответила машинистка.
Приезжий прошел в лабораторный цех и несколько оторопел – за длинным столом сидели шесть женщин и перебирали целый ворох семян. Среди них была и Мария Ивановна.
