Услышав эти слова, епископ удивленно посмотрел на племянника.

– Да, да, я молилась, я молюсь и о Ферри и знаю, что он вернется, как и ты.

Епископ незаметно толкнул племянника, тот понял и сказал:

– Да, кто ждет, обычно дожидается.

– Расскажи, где тебе пришлось побывать за это время? А то от людей я слышу разное. А ты садись, – сказала она продолжавшему стоять Раймунду и показала рукой на рядом стоявшее кресло. – И вы, епископ, садитесь.

Его кресло кто-то специально поставил в стороне. Но он, не церемонясь, подтолкнул его ближе к Раймунду. Графиня покосилась, но ничего не сказала.

Его рассказ, очень яркий и живописный, часто прерывался возгласами: «Как это ужасно! Не дай бог! Как ты все это вынес!» И хотя рассказ был интересен, захватывающ, графиня утомилась. Она несколько раз, прикрывая рот, зевнула. Пару раз ее глаза самопроизвольно закрывались. Заметив это, Раймунд поторопился закончить повествование.

– И вот я перед вами!

– Как я рада, сын мой!

Она протянула руки и прижала его к себе.

– Наверное, все проголодались, прошу в столовую.

Графиня отбросила плед и встала. Но не успела сделать и шага, как перед ней предстал епископ.

– Дорогая графиня, мне с вами надо выяснить один вопрос. Ты, Раймунд, иди. Мы сейчас придем.

Когда они остались одни, де Буа сказал:

– Я бы хотел прочитать завещание моего брата. Я знаю, что оно хранится у вас.

Графиня вся передернулась. То умильное выражение, которое она держала на протяжении всей встречи, вмиг улетучилось.

– Какое завещание? – голос ее был грубоват и вызывающ.

– Моего брата, – спокойно повторил он.

– Такого завещания нет, – отрезала она.

– Вы, сеньора, забыли о нем. Давайте вместе посмотрим.

По настойчивому тону де Буа она поняла, что он так просто не отвяжется.

– Давайте, – быстро забыв про больные ноги, направилась в кабинет графа.

Епископ вошел вместе с ней. Графиня, не скрывая своего недоверия, посмотрела на него.

– Я не буду смотреть, – догадался де Буа и отвернулся.

Она откатила шкаф, сняла ключ и начала открывать железный ящик, вделанный в стенку. Услышав щелканье замка, он подошел. Графиня, открыв дверцу, взяла бумагу и подала ее епископу. Это был свадебный договор графини с Раймундом-старшим. Он пробежал его глазами и задержал взгляд на последних строках, где было сказано, что наследство в их роду будет осуществляться по сложившейся традиции.

– Слава Всевышнему, – Море осенил себя крестом, а затем, повернувшись к ней, произнес: – эту бумагу мы и будем расценивать как ваше совместное завещание.

– Пожалуйста! – воскликнула она и ловко вырвала бумагу из его рук.

Он не стал делать попытку вернуть ее.

– А это что за бумага? – спросил он, отодвигая графиню, которая старалась собой прикрыть ящик.

Она не успела закрыть дверку. Епископ схватил бумагу. Это был договор о замужестве Констанции и Альфона. Де Буа успел пробежать глазами по страшным строкам: в мозгу резануло – графство Тулузское перестает существовать.

– Верни бумагу! – завопила она, как баба.

– Возьми, – он протянул ей договор.

Она вырвала из его рук бумагу:

– Как не стыдно так себя вести, а еще епископ, – завизжала она.

– Зачем ты оставила Ферри нищим? – невозмутимо спросил он.

– Вовсе нет! Мы с ним будем получать сто тысяч ливров годового дохода! – с гордым вызовом произнесла она.

– Ааа! – понятливо воскликнул де Буа.

За обедом обе стороны не подали вида о происшедшем инциденте. Графиня часто улыбалась Раймунду, угощая его разными блюдами. Епископ похваливал хозяйку за отлично приготовленные угощения. Но после обеда он вдруг заявил, что им надо срочно ехать назад, ссылаясь на происки соседа, который якобы хочет оттяпать у него Угорский лес. Графиня посокрушалась, и они простились. Уже в карете Раймунд спросил у дяди, что за спешка заставила их покинуть город.

– Эта ведьма, – сказал он, – хочет оставить тебя нищим. Нам надо срочно ехать в Париж.

Агнесса не скоро пришла в себя. Трудно сказать, почему так получилось: не то таким глубоким и продолжительным был ее обморок, не то так подействовало лекарство, которое мать силой влила в ее рот. Но когда она очнулась и открыла глаза, не могла понять, где находится. Ее окружала серая темнота. Отчетливо слышалось цоканье лошадиных копыт и чувствовалась тряска. «Мы, что, едем? А что тогда там, дома?» – пронеслось в ее голове.

– Он! – воскликнула она. – Стойте!

– Агнессушка, родная, что случилось? – раздался над ней чей-то женский голос.

– Кто вы? – с испугом спросила она.

– Я твоя мама! – она отодвинула занавеску. – Ты что, не узнала меня?

Девушка посмотрела на нее.

– Куда мы едем? – взволновано спросила она.

– Успокойся, ты же со мной. Мы теперь никогда не расстанемся.

– Куда мы едем? – настойчиво повторила она.

– Золотце мое, едем в Париж!

Мать произнесла эти слова с пафосом и в ожидании бурного восторга дочери посмотрела на нее такими глазами, в которых можно было прочитать: «Я так тебя осчастливила!» Но каково ее было удивление, когда родная дочь заявила:

– Я не хочу ни в какой Париж! Я хочу домой.

От таких слов герцогиня позеленела.

– К тому преступнику, которого ты защищала? – с негодованием выпалила мать.

Агнессу материнский тон не напугал. Она храбро бросилась на его защиту.

– Никакой он не преступник. Преступники – твои рыцари.

– Почему они мои? – ее слова были полны сарказма.

– Я требую остановиться, – продолжала настаивать дочь, приподнявшись.

– Зачем? – не отступала мать.

– Хочу вернуться домой, – упрямо повторила она.

– Ты что, пешком решила возвращаться домой? – мать с недоумением посмотрела на нее.

– Да, – с вызовом бросила она, спуская ноги на пол.

Это не на шутку встревожило герцогиню. Она давно заметила, что решимость была одной из черт характера дочери.

– Ты открой окно и посмотри!

Мать сама приоткрыла его и посмотрела. Вдали тянулась темная полоса леса. Перед ним – поле с торчавшими дудками, желтой травой и стаями птиц, перелетавших с места на место. И ни одного строения не видать. Мать отстранилась, и Агнесса посмотрела в окно. В отчаянии она опустила руку.

– Ну как, останавливаться? – с издевкой в голосе спросила мать. – Может, еще с волками подружишься.

Агнесса ничего не ответила, уткнулась в угол и заплакала.

Выдержав какое-то время, мать подвинулась к ней.

– Родненькая ты моя, моя золотая доченька! – она нежно гладила по ее роскошным волосам.

Эта ласка тронула девушку. Она повернулась к матери и обняла ее.