А строгий командир кафтан и шпагу просит. Лишь только выбежал, одевшися, во двор, Вскричал тотчас: «К ружью!», велел ударить в сбор. «Кто девку упустил, на чьих часах то было?» — Кричит и всякого толкает в ус да в рыло. Однако ж, сколько он кого ни истязал, Служивый ни один того не показал, Кто выпустил ее и где она девалась. Хоть с домом девушка отнюдь не расставалась, Но думают, что сам ее лукавый бес, Укравши на себе, из дома вон унес. Итак, весь оный шум окончен сей войною: Сержант отдулся тут за всех своей спиною, Хотя и не был он нимало виноват, Лишь грешен разве тем одним, что он сержант. Елеся между тем в забавах пребывает И шапки с головы отнюдь не скидавает, Не видимый никем под чудным сим шатром, Выходит иногда он вон и из хором; Гуляет, пьет и ест, в том доме и ночует, А командир его не видит и не чует. Но наконец уж он наскучил сим житьем, Хотя доволен был он пищею и всем; Но Вакх вселил в него уйтить оттоль охоту И делать на него возложенну работу, Дабы откупщиков немного пощунять; А Елисей сие был мастер исполнять. Во время сна сея несчастныя старушки Оставил Елисей постелю и подушки, Оставил он свои и по́рты и камзол, Оставил и ее во сне, а сам ушел. Лишь только поутру начальница проснулась, Зевнула и на ту сторонку обернулась, На коей Елисей возлюбленный лежал, Ан след уже простыл, любовник убежал. Подушку хвать рукой, нашла подушку хладну; Подобно так Тезей оставил Ариадну И так же изменил любовнице Эней, Как сделал со своей старушкой Елисей. Собрав остаток сил, собрав всю крепость духа, Сначала думала несчастная старуха, Что с нею Елисей нарочно пошутил И что из комнаты он вон не выходил; Встает и по углам как бешеная рыщет, По стульям, по столам его руками ищет; Но как ни су́ется, Елеси не найдет, Упала на кровать, вскричала: «Ах мой свет! Куда, Елесенька, куда ты отлучился? И где обманывать людей ты научился, Что ты и самое меня тем превзошел, Куда, Елесенька, куда, мой свет, ушел? Где скрылся от меня и где ты пребываешь? Или ты у какой негодной обитаешь, Которая, собой пленив твой нежный взор…» Старухе между тем хотелося на двор; Она трепещущей рукою таз достала И только исполнять свою лишь нужду стала, Узрела на полу и по́рты и камзол. «Теперь я чувствую, — вскричала, — сколь ты зол! Ты пуще мне тоски и бедствия прибавил, На что ты по́рты здесь, на что камзол оставил, Или на то, чтоб я была обличена? Не сам ли в том тебя наставил сатана! Ну, если командир зайдет сюда дозором, Не скроешь этыя ты рухляди пред взором, Который ежели захочет примечать! И что пред ним тогда я буду отвечать? Не ясная ли мне последует улика? Хоть как ни рассуждай, напасть моя велика!» Когда она сие в печали вопиет, Ан глядь, уж командир к ней в комнату идет; Она тут затряслась и вдруг оторопела, Портков схватить с собой с камзолом не успела, Вскочила на кровать, а тот уже вошел, Мерещатся ему и п́орты и камзол; Приближился потом как бешеный к постеле, Увидел на полу камзол он в самом деле, И также видит он лежащие портки. «О небо! — закричал, — здесь в доме мужики!» Приспичивает он ее в сем деле тесно, Кричит: «Живут ли так, моя голубка, честно? Какой я у тебя увидел здесь мундир, На то ль над вами здесь поставлен командир, Чтоб только вы его словами лишь ласкали? А ночью спать с собой сторонних допускали? Позору я себе такого не хочу, Я первую тебя бато́жьем укрочу». Она туда-сюда хвостишком помотала, Подъехала к нему и тотчас уласкала;
