Домашним буди сыт: пей, ешь, живи, красуйся, А к женщинам отнюдь с амурами не суйся. Твоя уже чреда любиться протекла!» Так совесть собственна ему тогда рекла, Но он толь правильным речам ее не внемлет, К начальнице в покой вломиться предприемлет; Вещает сам себе: «Во что б ни стало мне, А я пробуду с ней всю ночь наедине, Неу́жели она в сем даре мне откажет, Что на кровать свою уснуть со мной не ляжет? Ведь я еще себя чрез то не погублю, Когда скажу я ей, что я ее люблю; И ежели она со мной не хочет вздорить, Так будет ли о сей безделице и спорить?» Се тако командир с собою рассуждал, И тако он себе удачи ожидал; В нечистом помысле приходит к той комна́тке, В которой бабушка со внучком на кроватке. Она за полчаса пред ним туда пришла И Елисея в ней храпящего нашла; Дрожащею рукой его она толкает И тихим голосом Елесю раскликает, Касаяся ему, по имени зовет: «Проснися, Елисей, проснися ты, мой свет!» Елеся, пробудясь, узрел святую мати, Подвинулся и дал ей место на кровати. Но только он наверх блаженства возлетел, Как грозный командир во дверь идти хотел; Толкает тростию и настежь отворяет, Елеська наверху блаженства обмирает И с оного тотчас как бешеный скочил. Об этом командир худое заключил И стал допрашивать Елеську очень строго: «Отколе ты пришла, одета столь убого? И для чего тебя в моем реестре нет? Скажи, голубушка, откуда ты, мой свет?» Тогда не знал он, что на это отвечати, Хоть не было на рту замка и ни печати; Однако ж Елисей, потупяся, молчит, А командирина шурмует и кричит. Начальница себя от бедства избавляет, С учтивостью сему герою представляет, Чтоб он не гневался напрасно на нее, Что видит пред собой племянницу ее, Которая пришла сей день к ней только в гости, Но, опасаяся людей лукавых злости, Не смела поздно так домой она отбыть, Затем чтоб жертвою насильствия не быть, И что зачем он сам столь поздно к ней приходит? Такими петлями свой след она отводит. Но командир ее не внемлет льстивых слов, За это он хотя в удавку лезть готов, Что речь ее пред ним единые обманы; Обыскивает все у девушки карманы, Не приличится ли виновною она: В карманах не было у девки ни рожна, И не было того, что б можно счесть за кражу; Однако ж он велел отвесть ее под стражу. Возможно ли сие постигнути уму? Елеська через день попал опять в тюрьму, И в этой бы ему не быть уже без казни, Когда бы Вакх к нему не чувствовал приязни. К Зевесу он; Зевес Ермия нарядил, Чтоб паки он его от уз освободил. Сей тотчас прилетел к нему, несом как ветром, Но был уже Ермий одеян петиметром: Высокая тупе, подправлены виски; Уже он снял с себя капральские уски, И также не был он одеян и колетом; Ермий со тросточкой, Ермий мой со лорнетом, В который, чваняся, на девушек глядел. Тогда на ямщика он шапочку надел; А дар в себе такой имела шапка эта: На чью бы голову была она ни вздета И кто покроется покровом лишь таким, Исчезнет абие и будет невидим. И тако, быв покрыт покровом сим, Елеся Вторично в комнату к начальнице принесся И с нею целу ночь в забавах проводил. Меж тем уж утра час девятый приходил, Когда разгневанный любовник пробудился И арестованной колодницы хватился; Тогда в глазах его блистали гнев и месть. Велит немедленно к себе ее привесть; Но караульные ее не обретают И девку мнимую ушедшею считают. Сержант ко своему начальнику бежит И весть ужасную сказать ему дрожит, Однако ж наконец побег ее доносит,
