Безначалья,' – буркнул Рама и погнал прочь свою колесницу, отходя на пять бросков жезла, дистанцию лучников.
Прошло еще два года, прежде чем ты узнал, а частью догадался: от того Безначалья, где молчит Предвечный Океан и сражаются боги с асурами, вас отделяет тонкая, но несокрушимая стена. Пожалуй, для Парашурамы в ней нашелся бы пролом, а то и дверца, но глупым юнцам лучше учиться бабахать здесь, где ничего не бывает всерьез и навсегда.
Потому что тело юнца в это время сидит перед ашрамом, и в нем, в этом теле, золотоносным осадком копится мастерство и умение.
Не ответив на сегодняшние вопросы, учитель молча ответил на позавчерашний: как мы будем изучать колесничный бой, если в ашраме нет не то что коней с колесницей, а даже мало-мальски сносного доспеха?!
У Рамы-с-Топором было поле боя.
Свое.
Теперь – одно на двоих.
Сознание послушно наполнилось ледяной прохладой, Ваю-ветер пронзительно свистнул, выдувая из закоулков хлам мыслей, и пока твои руки, все, сколько б их ни было, послушно управлялись с поводьями, луками, дротиками и слоновьими стрекалами – губы машинально выговорили первые слова боевых мантр. Паутина пришла сразу. Тускло-синяя, светящаяся паутина, сквозь которую ты уже умел видеть битву, не путая явь с марой. Черные мухи ползали в переплетении нитей, сытые мухи с зеленоватым отливом, временами запутываясь и начиная дико трепыхаться. Надо было, не прекращая чтения мантр, выводить из дальнего угла сети паука, толстого хозяина с мокрыми от яда жвалами, и гнать его к пленнице.
Паук сжирал добычу, двое превращались в одно, паутина вибрировала, истекая сапфировым звоном – и стрелы, половодьем текущие в этот момент с твоего лука, переставали быть стрелами. Слова переставали быть словами, мухи – мухами, воины – воинами, и непрерывный поток стебельков травы куша[44] срывался с твоей тетивы, с сотни твоих тетив, выкашивая пехотинцев рядами и заставляя слонов отступать в страхе.
Рамы-с-Топорами грудой трупов устилали землю, рев раковин смерчем вихрился над дымящейся землей, и гневная река разлилась на поле боя. Потоками ей служили войска, а герои-воины были бревнами, которые уносит течение. Лодками служили доспехи, и вместо трясины дно устилали жир, мясо и костный мозг убитых существ; вместо рыб она изобиловала копьями, а вместо змей стремнина кишела отсеченными руками павших.
Но огненные стрелы уже пронизали небо: 'Жезл Брахмы' и 'Южные Агнцы' обрушились на твой правый фланг, разнося колесницы в щепки и превращая людей в кровавое месиво; 'Хохот Рудры-Ревуна' оглушительно гремел над сражением, и слышалась в нем насмешливая издевка учителя. Ты закричал от боли, и половина бойцов вскрикнула вместе с тобой, едва не перекрыв 'Хохот Рудры'.
Побелев, губы сжались на миг, перед тем, как бросить в кровавый простор нужные слова. Часть из них ты нашел сам, долгими вечерами составляя осколки головоломок в одно целое – и паук проворно засновал в сети, заставив нити паутины раскалиться до лазурного оттенка. Смотреть было больно, говорить было больно, удерживать в руках лук и вовсе невозможно; но молнии в вышине скрестились с молниями, окрашенные кровью тучи заревели над головой подобно слонам в течке, змеи с пылающей пастью наполнили небосвод – и ноги воинов с ликами Рамы сковала 'Ползучая немочь', тайное оружие подземных нагов.
Увы, успех был недолгим.
Полупрозрачные птицы-супарны, двойники Лучшего из пернатых, налетев стаей, растерзали путы – а ты еле удержался, чтобы не начать плясать, одновременно почувствовав в желудке позыв облегчиться. Учитель мастерски владел мантрами 'Пишач-Весельчак' и 'Дремота Чрева', которые бросали противника в неистовый пляс, принуждая заодно к поносу и мочеиспусканию.
Единственным средством было переждать – долго 'Пишач-Весельчак' не действовал – сосредоточив все внимание на лазурной паутине и дав пауку вдоволь набегаться по концентрическим кругам.
Наконец желание плясать ушло, оставив слабость в икрах, а желудок утихомирился.
Некоторое время ты, пользуясь молчанием учителя, кружил по полю, расстреливая тех, кто рисковал загораживать дорогу, заставил повернуть вспять слона, похожего на грозовую тучу, срубил стрелами древко зонта и штандарт какого-то особо настойчивого Рамы, но потом тебе пришлось сменить колесницу – упав с неба, дымная палица вдавила твою повозку в землю, через миг после того, как ты успел соскочить наземь…
Вспышкой безумия кажется: никакого Гангеи не существовало от сотворения мира. Сейчас ты Индра- Громовержец, буйный Владыка Тридцати Трех; нет, вас по меньшей мере двое, и пока один Индра сражает полчища мятежных асуров, другой содрогается в экстазе, обнимая женщину, похожую на маленькую перевозчицу…
Запах рыбы наполнил вселенную.
Паутина уже была не лазурной – она была белой.
Как снега Химавата.
И огненные мухи суетились вокруг паука, сотканного из заката и восхода.
– Ишь, расселся! Иди лучше за водой сбегай…
Колесничный клин упрямо прорывался на левом фланге, земля под колесами вспучивалась кислым тестом, превращаясь в болото, местами покрываясь глинистой коркой, но губы с остервенением продолжали выплевывать мантру за мантрой, паутина рвалась в клочья, чтобы вновь срастись, проворней иглы ткача сновал паук, пожирая муху за мухой – и колесницы подминали трясину под себя, чешуйчатые змеи-наги опутывали колеса, не позволяя им проваливаться, а ливень железных дротиков хлестал наотмашь по армаде закованных в броню слонов, оставляя на месте животных курящиеся воронки…
– Оглох?! – рявкнуло из воронок. – За водой, говорю, сбегай!
Гангея открыл глаза сразу, рывком, и взгляд захлебнулся покоем. Привычным, обыденным, не требующим шепота белых губ и рези в руках, исхлестанных тетивой.
