Гангея огляделся. У самого берега на песке валялась дохлая рыбина, выброшенная прибоем.
– Рыбой! – рассмеялся юноша.
– Я… я никогда раньше… – растерянно проговорила девушка.
Присев на корточки, она подобрала мокрую палку и ткнула раздвоенным концом в рыбу.
– Ой! – дошло вдруг до нее. – Значит, и от меня все время ТАК пахло?!
– Что ты?! – Гангея едва не расхохотался, видя ужас в глазах девушки.
Но Сатьявати уже оттолкнулась веслом от берега и теперь лихорадочно гребла прочь. А ученик Рамы- с-Топором стоял на берегу и глядел ей вслед.
Когда он собрался повернуться и направиться к полуразрушенному ашраму, с середины реки до него слабо донесся крик девушки:
– Как тебя зову-у-ут?!
И тут уснувший после случки зверь на мгновение проснулся снова.
– Парашура-а-ама! – заорал Гангея; и сам испугался.
С чего бы это ему пришло в голову так подшутить над учителем и девушкой?
Впрочем, юноша не был уверен, расслышала ли его Сатьявати.
Три дня Гангея честно постился, совершал омовения, возносил молитвы богам, читал мантры и тексты из Священных Вед, медитировал, а в промежутках между всем этим приводил в порядок ветхий ашрам.
Он был готов выстроить вместо ашрама дворец, лишь бы воспоминания о Сатьявати хоть на миг оставили его в покое! Аскет перед очищением, подобно дикому зверю, охваченный приступом страсти, терзает женщину в раскачивающейся на волнах лодке?!
Животное!
Но, с другой стороны… Ведь был же знак свыше! Разумеется, был – если после близости с ним, Гангеей, девушка наконец избавилась от врожденного проклятия, истока всех ее бед и несчастий!
Значит, он поступил правильно?
Или нет?!
Или…
Или-лили! Нечего сказать, хорош подвижничек…
Три дня очищения пролетели стрелой, напоминая скорее трехдневное заключение в клетке наедине с хищной кошкой-совестью; и, выйдя наутро из ашрама, Гангея обнаружил идущий к острову челн.
Сердце учащенно забилось, но юноша чудовищным усилием воли заставил себя успокоиться. Не хватало еще сорваться перед последним испытанием! Тогда все очищение – шакалу под хвост!
Однако вместо девушки в челне обнаружился кряжистый детинушка лет сорока, с дико волосатыми руками, достойными царя обезьян. Облачен он был в неожиданно нарядное дхоти с узорчатой каймой по краю подола.
А бородатая физиономия прямо-таки излучала полнейшее равнодушие к Гангее и его терзаниям.
– Тебя, что ль, везти? – осведомился перевозчик.
– Меня, – кивнул Гангея, забираясь в челн.
И не удержался:
– А где девушка?
Борода собеседника встопорщилась частоколом: видимо, так он улыбался.
– Эх, парень, – многозначительно начал детина издалека, и не удержался, вывалил единым махом:
– На нее, на мою Сатьявати, снизошла благодать божественного мудреца Парашары[43]!
'Недослышала! – с облегчением понял Гангея. – Ох, как кстати! Пусть теперь все и валят на этого Парашару! Ему-то, если он вообще существует, уж точно без разницы!'
– Сей достойный подвижник избавил мою приемную дочь от дурного запаха, наделив взамен своим благословением и ароматом сандала, – вещал меж тем перевозчик, размеренно погружая весло в воду. – И дочь моя возвратилась в родимый поселок, где и была принята с почетом! Но памятуя о тебе, юноша, она велела мне приплыть сюда и перевезти на тот берег: мудрецы мудрецами, благословенья благословениями, а крокодилы – крокодилами!
– Благодарю за заботу, – в тон ответил Гангея.
– Платить за проезд чем станешь? – поинтересовался перевозчик, разом забыв о возвышенном стиле. – Молитвами?
– Да уж сыщем, – улыбнулся юноша, порылся в котомке и извлек серебряную бляшку.
Перевозчик взвесил ее на корявой ладони, удовлетворенно кивнул и спрятал серебро в мешочек из тисненой кожи, что висел у него на поясе.
– Как звать-то тебя, парень? – поинтересовался он уже совсем дружелюбно.
– Гангея, ученик досточтимого Рамы-с-Топором, – на этот раз юноша не счел нужным скрывать свое настоящее имя.
