– Держи! – вояка положил орущего младенца на песок и около минуты любовался, как дитя заходится плачем. Потом с искренним сожалением швырнул 'недостойному' два золотых браслета, украшенных рубинами и сердоликами.
– Благодарю тебя, господин! Передай также мою безмерную благодарность великому и щедрому…
Но, огорченный невозможностью присвоить награду, стражник уже топал прочь, не слушая рыбака.
Жена рыбака, ворча, долго мыла девочку в настоях пахучих трав и кореньев, но запах рыбы оказался неистребим.
– Отнес бы ты ее туда, где взял, – брюзжала жена вечером, мешая заснуть недовольному Юпакше. – Может, она – якшиня-водяница? Или нежить какая? Возьмешь ее в дом – потом беды не оберешься! А дух-то от девки, дух – прямо твоя щука!
– Какая нежить, глупая женщина?! – Юпакша с недавнего времени гордо именовался старостой поселка и был преисполнен сознанием собственной значимости. – Дите себе и дите! Где ты видела, чтоб нежить молоко хлестала? А вот водяница – это и впрямь может быть. Тогда тем более надо ее в доме оставить – и нам, и всему селению удача будет!
– Удача-кудкудача! – не унималась жена, ворочаясь на жесткой циновке. – Дождешься: нашлют на тебя водянцы порчу, или рыба из реки уйдет…
– Типун тебе на язык! – озлился Юпакша. – За что ж мне порча от водянцов, если я их чадо пою- кормлю, помереть не даю?! Да и раджа Упаричар лично мне велел девку на воспитание взять! Так и сказал: друг мой Юпакша, на тебя одна надежда! Думаешь – ты умнее царя?! Вот вернется он, спросит царским спросом: где девчонка? То-то же! А первая удача к нам уже привалила – браслетики, небось, в сундучке бока греют?!
Последний довод возымел действие, и супруга новоиспеченного старосты утихомирилась.
Юпакша считал себя человеком умным и дальновидным – и в определенной степени был прав. Ведь это именно он, одним из первых прослышав, что Парашурама взял себе ученика, живо смекнул: войне с законниками-кшатриями скоро конец. А значит – конец и той разбойно-бесшабашной вольнице, что разрослась в последние годы вокруг обители грозного Рамы-с-Топором. Понятное дело, аскету до гулящих людишек дела не было и нет, зато теперь кшатра воспрянет духом…
Короче, Юпакша, подбив троицу закадычных приятелей, ночью покинул забывшийся в пьяном угаре лагерь 'ловцов удачи'; и к утру они выбрались на околицу рыбацкого поселка.
Где и поспешили осесть.
Обзавелись челнами, припрятали часть былой добычи, не трогали рыбаков, что поначалу косились с опаской на битых мужичков; а когда в селение заявились прежние дружки в поисках поживы – весело встретили налетчиков копьями и стрелами, в результате чего разбойнички поспешили убраться восвояси, потеряв двоих убитыми.
Почти сразу четверо девок-рыбачек обабилось в постелях доблестных бойцов, и вскоре поселок справлял четыре свадьбы.
Рыбаков месяц-другой не трогали, потом пришлось отбивать еще один налет, а через полгода по берегам Ямуны огнем и мечом прошлась дружина все того же раджи Упаричара – и вольницы, как предвидел прозорливый Юпакша, не стало.
А самого Юпакшу вскоре избрали старостой поселка, чем он по праву гордился.
Вот и сейчас бывший страж тропы повел себя вполне разумно. 'Доброе дело завсегда впрок, – думал староста, засыпая. – Царская награда, уважаемые, это вам не лингам собачий!'
Ночью ему приснился сон. На берегу Ямуны, как раз в том месте, где он нашел детей, стоял бог Вишну. Опекун Мира был очень похож на одну из своих статуй, которую Юпакша когда-то видел в Экачакре; только, в отличие от серой статуи, бог был смуглый, почти черный, и в высокой красивой шапке. Бормоча какие-то мантры, бог Вишну лепил из воды детскую фигурку.
Лепил одну, а получалось две.
Староста счел сон счастливым предзнаменованием.
Жена поворчала и угомонилась, а девочка, которую назвали Сатьявати, осталась в доме Юпакши.
Росла маленькая Сатьявати на удивление быстро, и Юпакша окончательно уверился: его приемная дочь – водяница или в крайнем случае чадо какого-нибудь человека и грешной якшини. Или богини. Или апсары, которую в наказание превратили в щуку. Или…
Или-лили.
Всем хороша была девчушка – умна, понятлива, родителей приемных слушалась пуще родных, хвори от нее шарахались… Вот только вечный запах рыбы заставлял морщить нос даже потомственных рыболовов, привычных ко всему, и отравлял босоногое детство не хуже яда калакутты. Насмешкам и издевательствам конца-краю не было. Частенько малышка-Сатьявати прибегала домой в слезах и с ног до головы облепленная грязью, которой швыряли в нее деревенские дети. Не помогали даже суровые внушения старосты и надранные уши обидчиков: выслушают, глядя в землю и шмыгая носом, промямлят: 'Я больше не буду' – а назавтра опять за свое!
'Лягушка двуногая! Рыбий выкидыш!' – и грязью, грязью!
В шесть лет девочка выглядела десятилетней, и люди в деревне шептались за спиной Юпакши. Именно тогда староста начал брать приемную дочь с собой на промысел – подальше от злых насмешек и досужих сплетен, да и к делу пора приучаться. И вскоре заметил, что когда Сатьявати была с ним, рыба ловилась куда лучше, чем обычно. Приманивала она косяки, что ли? Воистину – якшиня-водяница!
Внешне Сатьявати ничего особенного не делала: помогала ставить сети, ждала в челне или просто смотрела на реку. Но улов всякий раз был отменным! Пару раз Юпакша пробовал из интереса оставить дочь дома – и что бы вы думали?!
Попадалась в основном мелочь, да и той не густо!
– Говорил тебе – удача от девки! – шептал староста по ночам жене, когда считал, что дочь уже спит. –
