– Шутишь? Я понимаю, ты рыбачка… да? (Девушка поспешно кивнула.) Но ведь даже от рыбаков так не пахнет! Как будто у тебя челн забит уловом…
Только тут до юноши дошло, что его слова могут обидеть перевозчицу; и он растерянно умолк.
– Это у меня с детства, – если девушка и обиделась, то виду не подала. – Меня с братом нашли на берегу реки…
– Расскажи, – попросил Гангея. – Плыть-то еще долго!
– А что рассказывать? – девушка пожала округлыми не по возрасту плечами. – Двенадцать лет назад…
Но Гангея мигом перебил ее:
– Двенадцать? Будет врать! Тебе сейчас…
– Ты будешь слушать или все время перебивать? – окрысилась на него девушка.
– Буду слушать! – поспешил заверить сын Ганги. – Прости меня.
– Прости? Забавно: ты первый, кто попросил у меня прощения! Разве что отец… мой приемный отец. Хорошо, слушай…
Девушка сама не понимала, почему ей вдруг взбрело в голову делиться горестями с незнакомым юношей. Может быть, он чем-то отличался от парней из рыбачьего поселка: не смеялся над ней и исходившим от нее неистребимым запахом рыбы, не приставал с двусмысленными намеками, а получив отказ – не ругался и не плевал ей под ноги, обзывая болотной ведьмой, двуногой лягушкой и щучьим подкидышем?
И еще: он умел просить прощения.
Может быть…
В этом Трехмирье – а другого у нас нет – все может быть.
Но наверняка дело было не только в этом.
Глава пятая
ЗАПАХ РЫБЫ
– Эй, рыбак! А ну-ка глянь: что это там, на берегу? Да поторопись: раджа Упаричар, владыка южных матсьев, не любит ждать!
Разумеется, отнюдь не раджа Упаричар собственной персоной орал сейчас на подвернувшегося под руку рыбака. Просто направляясь вдоль берега Ямуны, близ места ее слияния с Гангой, раджа заметил движение у самой кромки воды. И кивнул начальнику стражи. Тот, в свою очередь, кивнул десятнику, десятник – рядовому стражнику; а стражнику не более остальных хотелось шастать косогорами, увязая в сыром песке по щиколотку.
Вот и дошло до рыбака.
Рыбак обернулся на голос, бросив латать прохудившуюся сеть. Отряхнул с колен песчинки, поправил уже далеко не новое дхоти, которое цветом не отличалось от прибрежного песка – и только после этого с достоинством поклонился.
Не спеша, однако, выполнять полученное приказание.
– Чего уставился, пучеглаз?! – рявкнул на него стражник. – Бегом! Одна нога здесь, другая – там!
– Ага, разогнался, – проворчал себе под нос рыбак.
Впрочем, достаточно тихо, чтобы не услышал вояка.
– Повинуюсь, господин, – ответил он уже громче, и медленно побрел к берегу, косолапя и загребая песок босыми ступнями.
Вернувшись через некоторое время (стражнику оно показалось вечностью), рыбак остановился на прежнем месте, еще раз поклонился и доложил:
– На берегу лежат двое младенцев: мальчик и девочка. Оба плачут, мой господин. Какие будут указания?
Стражник вытаращился на нахального рыбака, потом спохватился и, подавившись начальственным рыком, бегом бросился передавать услышанное десятнику.
Рыбак пожал плечами, уселся на песок, оправив затрапезное дхоти, и с интересом стал смотреть, как нарядные люди бегают от одного к другому.
Вскоре толпа пеших и всадников сгрудилась вокруг золоченой колесницы, запряженной четверкой панчальских рысаков. Пожилой бородач, что сидел за спиной возницы, проронил три-четыре слова – и начальник стражи кликнул все того же десятника, десятник – стражника…
Последнего ждал косогор.
Вернулся доблестный страж, брезгливо морща нос и неся в каждой руке по хнычущему младенцу. Почти сразу волной накатил резкий запах рыбы, словно вместо детей радже приволокли корзину с потрохами темноспинных карпов.
Рыбак взялся было за сеть, но почти сразу за спиной послышались тяжелые шаги – и к нему, топая, как боевой слон, подошел стражник.
– Вставай, бездельник! Великий раджа Упаричар решил взять мальчика себе и воспитать как сына. А тебе, недостойному, он отдает на воспитание девчонку и велит передать награду, которой ты без сомнения не заслуживаешь!
Последнее стражник добавил явно от себя.
