Впрочем, сестрица мертва, и никто не сможет ей помочь.

Ада с беспокойством наблюдала за происходящим. Она не имеет ко всему этому ни малейшего отношения! Полиция не заявится к ней, ее не поволокут на допрос и не засыплют опасными вопросами. Если кто-то и подставил Софью, то она об этом ничего не знает. А что до смерти бабушки... Нотариус, осуществивший «операцию», сидел в марсельской тюрьме, старушка умерла от тяжкой болезни, никто не знает, что Ада немного ускорила этот процесс.

Еще около месяца назад Ада находилась в состоянии, близком к отчаянию. Ей придется продавать бабушкин особняк – то немногое, что осталось от казавшегося некогда огромным наследства. Вилла, конечно, кое-что принесет, но вырученного за нее, учитывая привычки самой Ады и тягу Эдуарда к игре, хватит ненадолго, на полгода или год. А потом...

Нищета? Забвение? Самоубийство? В те дни Ада впервые подумала о смерти бабушки с сожалением – старушка твердила ей, что младшая внучка должна заботиться о будущем и не уповать на внезапное богатство. Ада не прислушивалась к ее советам, будучи уверенной, что работать – не ее удел. Она обожала роскошные приемы, эксклюзивные вечеринки и приятное ничегонеделанье. И вот приятная жизнь грозила перейти в разряд воспоминаний!

Они с Эдуардом ссорились несколько раз на дню, и он, раньше такой ласковый и галантный, даже поднял на Аду руку. Она любила и ненавидела его. Эдуард, возомнив, что сумеет заработать игрой, в который раз попался на крючок мафиози, ссудивших ему двести тысяч. Долги увеличивались с каждым днем, Ада выставила на продажу виллу, но покупатели были слишком разборчивы – она надеялась выручить за особняк полтора, а то и два миллиона, но действительность оказалась иной: ей предлагали не больше шестисот тысяч.

В один из таких вечеров они и познакомились со старухой. Ада и Эдуард встречали очередного потенциального покупателя, крошечного желтозубого японца, желавшего обзавестись недвижимостью на Лазурном побережье. Он больше полутора часов осматривал виллу, спустился даже в подвал, осмотрел подсобные помещения и произнес что-то на столь ужасающем французском, что Ада, ничего не понимая, уставилась на сопровождавшую японца миловидную даму.

Та подоспела на помощь:

– Месье Оказуки говорит, что фундамент дома непрочный, да и стены поражены плесенью. Кроме того, за садом никто не ухаживает, и вообще вилла располагается в опасном квартале – ее недавно ограбили.

Аде пришлось внимать рассуждениям японца с милой понимающей улыбкой и сдерживать в себе клокочущее недовольство.

– Пятьсот тысяч? – взвилась, услышав предложение японца.

Покупатель засюсюкал:

– Пясот тысяс, пясот тысяс...

Распахнув входную дверь, Ада крикнула:

– Не смею вас больше задерживать!

Едва японец с секретаршей скрылись, Эдуард подскочил к Аде, закатил ей оплеуху и в гневе воскликнул:

– Он был готов заплатить наличными! Или ты хочешь, чтобы меня убили за долги?

– Это твои долги, вот сам из них и вылезай, – заявила Ада.

Эдуард снова ударил ее, и она, схватив пресс-папье, швырнула в него. Тяжелая малахитовая штуковина врезалась в стену. Эдуард заявил:

– Больше ты меня не увидишь!

Он выбежал из особняка, и Ада услышала через несколько секунд рев мотора – он забрал ее «Ламборджини»! Женщина выскочила вслед за Эдуардом и увидела, как автомобиль вылетел из ворот особняка. А что, если Эдуард на сей раз уйдет окончательно? Она была снова готова простить ему все! Тут- то, как знала Ада, и заключалась ее ошибка. Он пользовался ее любовью в низких целях, но это ничего не меняло: ради Эдуарда она была готова на любое преступление, даже самое гнусное и отвратительное.

– Мадемуазель, вижу, что потревожила вас в неудачное время, – услышала Ада дребезжащий голосок и заметила у ворот пожилую даму.

Низенькая, в лазоревом костюме от Ив Сен-Лорана и модных темных очках, она производила впечатление одной из тех баснословно богатых старушек, коих было так много в Бертране. Возле ворот был припаркован «Роллс-Ройс» вишневого цвета, наверняка принадлежащий старухе. Ада, разбиравшаяся в подобных вещах, прикинула: ручная сборка, потянет на целый миллион фунтов. Бабка жутко богата! Шофер, усатый мужчина с видом министра, облаченный в серую форму и фуражку, ожидал хозяйку за рулем.

Ада вспомнила: после японца ожидался визит еще одного клиента, проявившего интерес к бабушкиной вилле.

К ногам дамы жалась крошечная пепельной расцветки собачка. Дама опиралась на резную трость рукой, затянутой в черную кожаную перчатку. Непроизвольно Ада обратила внимание на крупные бриллианты, сверкавшие на пальцах, в мочках ушей и на морщинистой шее дамы.

– Не будете ли вы так любезны, мадемуазель, и не подадите ли мне песика? – произнесла дама. – К сожалению, я не в состоянии нагнуться – увы, увы, былая красота испарилась без следа, зато появились новые болячки – радикулит, полиартрит и прочие хвори, о которых вам, молодым и красивым, пока неизвестно.

Ада нагнулась и протянула руки к собачке. Та, угрожающе рыча, метнулась в сторону.

– Странно, – удивилась пожилая женщина. – Милый Пиноккио обычно без агрессии относится к незнакомым дамам, в особенности таким прелестным, как вы, мадемуазель. Вы, если не ошибаюсь, Ада Ноготкофф-Оболенская? Я имела честь знать вашу покойную бабушку, княгиню Елизавету!

Пиноккио продолжал ворчать, старуха натянула поводок и властным голосом произнесла:

– Замолчи, дружок, мадемуазель наш друг!

Ада почувствовала к старухе симпатию.

Та представилась:

– Меня зовут Матильда Эстергази, с вашей бабушкой мы познакомились в далеком тридцать восьмом. После окончания войны пути наши разошлись, последний раз мы виделись в начале семидесятых и с тех пор переписывались. Весть о смерти дорогой Елизаветы так огорчила меня!

Матильда взяла Аду под руку, и они черепашьим темпом, останавливаясь через каждые пять метров, двинулись в сторону виллы. Старуха, задавая вопросы, не слушала на них ответы, болтала о счастливых временах своей молодости, успехах в свете, о своей неудавшейся кинематографической карьере, пылких поклонниках и многочисленных любовниках. Когда они переступили порог виллы, Ада уже знала, что Матильда была замужем восемь раз; а считать ухажеров старуха бросила после третьей сотни.

– Ах, как давно я не была здесь! – вздохнула она, попав в гостиную. – Я и предположить не могла, что мне вдруг взбредет в голову купить эту виллу!

– Купить? – радостно и недоверчиво спросила Ада.

– Я проживаю в Нью-Йорке, но город уже не тот, что был в пятидесятые и шестидесятые! – ответила Матильда. – Меня потянуло в Европу: с моим мужем, князем Морицем Эстергази, я познакомилась именно здесь, причем самым пикантным образом. Он, статный красавец и плейбой, страдал псориазом, что тщательнейше скрывал, поэтому и прибыл инкогнито в Бертран, чтобы принимать целебные ванные в клинике профессора Шмугглефорна...

Старуха пустилась в долгий рассказ о событиях пятидесятилетней давности. Ада была вынуждена внимать ее повествованию, и когда Матильда наконец пришла к финалу (свадьбе с князем на Гавайях в облачении аборигенов), нетерпеливо спросила:

– Значит, мадам, вы хотите приобрести виллу? Не сомневаюсь, что бабушка одобрила бы вашу замечательную идею! Она была бы очень рада, если бы вы, ее старинная подруга, поселились здесь.

– Ах, право, я даже не знаю, – заявила Матильда. – Я остановилась в отеле «Мажестик». Дни мои клонятся к закату...

– Мадам, вы выглядите на редкость бодрой и здоровой, – соврала Ада, но старуха, не слушая ее, продолжала:

– И я хотела бы найти уютное гнездышко, в котором и провести те последние несколько лет, которые