возникают контуры вещей, ситуаций и положений.

Можно было просто не заметить Холерного кладбища, расположенного бок о бок с Римско-католическим, но поэт решил его 'разыграть'. Сначала попробовал один раз, потом - еще и еще.

Так появились 'коричневые томики... с зачитанными в шелк заразными страницами', 'воинственные фиоритуры пожарных рожков', 'бешеная скачка в бараньих тулупах и касках'.

Это и называется 'мыслить пропущенными звеньями'.

Еще раз назовем пропущенное.

'Пожар' свидетельствует о том, что сначала была библиотека рядом с пожарной каланчой.

'Холера' - о его прогулках вблизи Римско-католического храма.

Вот мы и приблизились к самому существенному пробелу контекста. Важнейшей подсказкой для Мандельштама оказалось само надгробие.

Дело в том, что фигур на саркофаге не одна, а две.

У первой - губы поджаты, а взгляд как бы невидящий. Вторая - вся таяние ниспадающих линий, обволакивание нежностью и любовью. Она печально склонила голову и положила руку на плечо подруге.

Словом, у каждой - своя роль. Одна устремлена в запредельное, а для другой нет ничего, кроме ее горя.

Плакальщица явно напоминает знакомую Мандельштама. Можно подумать, что это Лютик скорбит по Бозио, по идее своей жизни, которую ей не удалось опровергнуть.

К тому же есть еще слова на памятнике. Их тоже можно прочесть как обращение к ним двоим:

'У нее было все, что можно желать; она получила все при самом своем рождении, - все, исключая долгую жизнь: она умерла, едва начав ее! Смерть, завидуя ее славе и разбив будущность, такую прекрасную, не могла, однако, схоронить память о ней под мрамором этой гробницы: ее больше нет, но слава ее осталась. Бог захотел того - уважим Его волю; среди ангелов, составляющих небесный хор, не хватало одного ее голоса'.

Это перевод Бориса Модзалевского из той же статьи в 'Бирюче'.

Не в пример Бозио, Лютик совсем не знала, что такое слава. А о существовании ангелов, безусловно, догадывалась. Неслучайно в посвящении ее памяти Мандельштам написал о 'заресничной стране'.

Кажется, поэт пытался проникнуть туда, куда вглядывалась первая фигура. В 'небесном хоре' он видел себя вместе со своей подругой зимы 1925 года.

Что совершалось в небесах?

Другой пророк назвал нечто подобное - 'горний ангелов полет'.

Взявшись за руки, они спешили на идущий издалека свет: 'Без оглядки и помехи / На сияющие вехи...'

Умышленный город

Казалось бы, это - если и не галлюцинация, то фантазия. Впрочем, вместе с Мандельштамом нечто подобное переживали многие.

Наличие свидетелей - есть доказательство чуда. Немало ленинградцев могли бы подтвердить, что наблюдали явление ангела.

Конечно, это был уже знакомый нам ангел, летящий на велосипеде.

Горожане вяло поглядывали в окно трамвая, словно перелистывали страницы читанной- перечитанной книги, как вдруг их настигало нечто необычное.

В отдалении проплывал нежный вихрь. Он двигался настолько быстро, что они едва успевали различить контур лица, рыжие волосы, открытый лоб.

Странные люди эти петербуржцы-ленинградцы! В минуту волнения они не возопят нечто невообразимое, а начнут читать любимые стихи.

Не все пассажиры что-то нашептывают себе под нос, но среди самых вежливых и плохо одетых такие встречаются обязательно.

И мандельштамовский персонаж Парнок, и поэт Пяст, и обитатели квартиры 34 принадлежат этому сообществу.

Каков репертуар этих бормотаний? Конечно, без Мандельштама тут не обошлось. Тем более что он сам описывал нечто подобное. Вот хотя бы 'Ангел в светлой паутине...' или 'Я буду метаться по табору улицы темной...'.

Удивительно, когда человек, едущий рядом, читает стихи. Впрочем, к подобным вещам мы успели привыкнуть. А событие, произошедшее под самый конец 1939 года, с полным основанием может быть названо странным.

Именно тогда прах и надгробие Бозио перенесли в Некрополь мастеров искусств в Александро-Невской лавре.

Узнай об этом Мандельштам, он бы остался доволен. Когда еще воплощение метафоры становилось делом чуть ли не государственной важности?

И твердые ласточки круглых бровей

Из гроба ко мне прилетели...

Как когда-то Лютик, Бозио оставляла 'жаркую могилу'. Теперь ее окружали не чиновники и торговцы, а литераторы и артисты. Наконец-то она попала к своим.

В Александро-Невской лавре итальянская актриса - всеобщая любимица. Любой экскурсовод с удовольствием расскажет печальную повесть ее жизни, завершившейся под чужим небом.

Правда, о Лютике экскурсоводы не догадываются. Слишком глубоко запрятана эта тема среди мандельштамовских ассоциаций.

Возможно, впрочем, дело в другом.

Очень уж изменился за последние годы наш город!

Все реже теперь можно увидеть прохожего, бормочущего стихи.

Да и бывших египтян уже не встретишь, а ведь еще недавно именно они определяли уровень петербургской интеллигенции.

Куда-то все подевались: то ли перевелись совсем, то ли окончательно слились с остальными жителями.

Существует такой эффект очереди: когда люди объединяются для какой-нибудь надобности, они становятся неотличимы друг от друга.

А ведь так, бывает, хочется маломальского события!

Ну хоть бы ангел, летящий на велосипеде, промелькнул и растворился вдали...

Итоги

Для того чтобы осуществиться, все в жизни проходит 'путем зерна'.

Не только люди, но и мысли должны миновать несколько воплощений.

Слова и образы могут существовать начерно, томиться в книге какого-нибудь М. К. или Фитингофа-Шеля, а потом найти себя в прозе поэта.

Отнюдь не всегда Мандельштам думал так. Но сейчас ему хотелось ничего не упустить, всему воздать должное, не обойти и самого скучного этапа накопления частностей.

Помните его восторженные слова, обращенные к цитате?

'Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна'.

Вместо 'цитата' Осип Эмильевич мог сказать - 'перпетуум-мобиле', 'круговорот в природе', 'энергия постоянного обновления'.

Его эксперимент свидетельствовал, что вещество поэзии - отнюдь не чистое. Тут обязательно присутствуют разного рода примеси. В данном случае без них тоже не обошлось.

И статья Модзалевского, и Холерное кладбище, и надгробие Бозио - это далекие и близкие источники его образов.

Правда, существуют явления, которые так просто не объяснишь.

Это когда поэт не знает, но чутко улавливает, а потом оказывается, что все обстояло именно так.

Особенно трудно воспринимают такие вещи разные там Шилкины!

Ну как им втолковать, что поэзия связана с даром пророчеств.

Вы, конечно, не забыли о последней Лютиковой 'ночи любви'?

Смерть Бозио тоже начиналась с 'песни любви'.

'Она приподнялась и пропела то, что нужно, - писал Мандельштам, - но не тем сладостным, металлическим, гибким голосом, который сделал ей славу и который хвалили газеты, а грудным необработанным тембром пятнадцатилетней девочки-подростка, с неправильной неэкономной подачей звука...'

Кажется, в последнюю минуту прошлое и настоящее актрисы освещала какая-то вспышка.

Так и Лютику открывалось единство ее судьбы.

Она ясно чувствовала, что прожила жизнь, короткую, как строчка о Бозио, и ей осталось умереть.

'Прощай, Травиата, Розина, Церлина...'

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ЗАМЕСТИТЕЛЬ МАНДЕЛЬШТАМА

Серовские мальчики

Вопрос стоял примерно так.

Можно ли переиграть судьбу, но при этом остаться в поле зрения бывшего поклонника?

Лютику это удалось с легкостью: когда ее роман с Осипом завершился, на ее пути возник Евгений Мандельштам.

Впоследствии, комментируя эту ситуацию, Надежда Яковлевна писала:

'Ольге все же удалось съездить на юг, но не с Мандельштамом, а с его братом, Евгением. Видно, женщины уже тогда упали в цене, если такая красотка не сразу нашла заместителя'.

А в разговоре с сыном Лютика, Арсением Арсеньевичем, она рассказывала так:

- Лютик была какая-то беззащитная принцесса из волшебной сказки, потерявшаяся в этом мире... Она поехала с Евгением Эмильевичем на Кавказ, но сначала предполагалось, что поедет Осип. Перед отъездом у нас состоялось долгое, мучительное объяснение, и в конце концов Осип объявил, что он останется со мной, а Лютик уехала с Евгением.

Если бы Лютику пришлось отвечать на эти обвинения, то она бы просто пожала плечами.

Ну ничего общего нет у этих двух ее знакомых, кроме фамилии и отчества!

И она сама с каждым из них становилась другой. С первым - у нее был роман, то есть нечто необязательное, способное завершиться и так, и этак, а со вторым - что-то вроде попытки семейной жизни.

У Евгения Эмильевича внешность - не поэта и не музыканта, а, скорее, сотрудника солидного учреждения. Люди подобного склада в самой неопределенной сфере деятельности займут прочное место.

Как ни странно, этот уж очень практический человек некогда принадлежал к славному сообществу тенишевцев. Как это писал его брат? 'А все-таки в Тенишевском были хорошие мальчики. Из того же мяса, из той же кости, что дети на портретах Серова'.

Дети с портретов великого живописца - своего рода маленькое племя. У них деликатная улыбка и нежный румянец. Иногда и взрослые у Серова улыбаются так следовательно, эти люди остались детьми.

Оказывается, можно перетаптываться у доски, пользоваться шпаргалкой, отвечать невпопад, и в то же время слыть настоящим автором. Почти все ученики Тенишевского писали стихи или прозу. Заразное