появляется: 'И твердые ласточки круглых бровей / Из гроба ко мне прилетели...'

У Мандельштама перекликаются не только мысли и строчки, но и отдельные слова.

Как корабли на рейде, они перемигиваются друг с другом.

Некоторые совпадения напоминают проговорки по Фрейду.

Например, в начале радиопьесы 'Молодость Гете' его выдает слово 'чужое': '- Можно туда пойти? - Нельзя... Сады - чужие'.

'Чужие сады' отсылают нас к 'чужим поленьям' из стихотворения 'На мертвых ресницах Исакий замерз...'.

И в истории Бозио тема 'чужого' присутствует:

'Защекочут ей маленькие уши: 'Крещатик', 'щастие' и 'щавель'. Будет ей рот раздирать до ушей небывалый, невозможный звук 'ы''.

Конечно, Мандельштам помнит и о других своих ощущениях. Бывало в его жизни и чувство единства с окружающим миром.

'Эллинизм, - писал поэт, - это сознательное окружение человека утварью вместо безличных предметов, превращение этих предметов в утварь...'

'Превращение предметов... в утварь' - это превращение 'чужого' в 'свое'.

Следовательно, в истории с Лютиком подобная метаморфоза не произошла.

Разные жизни слова

Мандельштам утверждал, что Пенелопа не ткала, а вышивала, именовал Медею отравительницей, оссиановским дружинникам придумал какие-то шарфы. Кстати, ошибся Осип Эмильевич и в отношении Лютика: сказал о 'стокгольмской могиле', а на самом деле она умерла в Осло.

Не всегда он пользовался своими поэтическими правами.

Ради небольшого отрывка в 'Египетской марке', рассказывающего о смерти Бозио, Осип Эмильевич часами сидел в библиотеке.

Ему необходимо было самолично докопаться до всех подробностей: кем был отец актрисы, какой оперой она дебютировала, где именно завершилась ее жизнь.

Судя по всему, его интерес к теме начался со статьи Б. Л. Модзалевского в пятом номере журнальчика 'Бирюч Петроградских государственных театров' за восемнадцатый год.

Обычная такая заметка к юбилею актрисы, сжатый пересказ ее небогатой событиями судьбы.

Правда, Модзалевский украсил несколько страничек архивными разысканиями. Слишком бедно выглядел бы без них его текст.

Для будущего знаменитого пушкиниста эта публикация не имела продолжения, а для Мандельштама она стала событием.

Что-то важное привиделось ему в этой бегло очерченной жизни, если он потянулся к другим источникам.

Можно догадаться, что Осип Эмильевич читал книги М. К. 'История оперы в лучших ее образцах' (1874) и барона Б. А. Фитингофа-Шеля 'Мировые знаменитости' (1899). По крайней мере, именно об этом говорят скрытые цитаты в его тексте.

Мандельштам не стал мелочиться и весь двадцатичетырехстрочный отрывок заключил в кавычки. Это следовало понимать как призыв всмотреться в то, как у него 'работают' подсказки Модзалевского, Фитингофа-Шеля и М. К.

Как правда обогащает поэзию.

Как действуют сообщающиеся сосуды.

Многое дали поэту не только историки, но и безвестные почитатели. Рядом со знаменитостью непременно есть люди, которые ведут тайные записки и дневники.

Кстати, с одним таким человеком мы уже встречались на этих страницах. Арсений Федорович тоже томился и боялся приблизиться к предмету своих чувств.

В данном случае Осип Эмильевич не пытался отмахнуться, а, напротив, испытывал к поклонникам чувство благодарности. С их записей - этих бесхитростных свидетельств несомненной преданности - и начинался его текст.

'БИРЮЧ': Один из многочисленных поклонников Бозио написал по поводу ее смерти: 'И не предчувствия ль мечтами/ Она волнуема была,/ Когда последний раз пред нами/ В любимой роли умерла'.

'МИРОВЫЕ ЗНАМЕНИТОСТИ': Особенно хороша была Бозио в 'Травиате'. Нередко случалось, что в ложах и партере плакали, слушая ее в 3-м действии в сцене смерти. А в ее действительной смерти было много схожего с этим. Она сама говорила, умирая, что ей так живо припоминается, как она умирала на сцене, что она с трудом различает, настоящая ли смерть наступает...

'ИСТОРИЯ ОПЕРЫ...': Г-жа Бозио родилась в артистическом семействе. В Милане она брала уроки пения у профессора Каттанео и дебютировала в опере 'Duo Foscari'; дебют ее был очень удачен.

В этой истории много метаморфоз, но превращения этих цитат - из самых впечатляющих.

Мандельштаму безусловно нравилось, как ловко и красиво это у него получается.

Вот описание смерти Бозио. Оно возникло из упоминания о том, что в последний раз актриса выходила на сцену в 'Травиате'.

Как и подобает театральной героине, Бозио умирала на фоне всполохов огня за окном: 'Воинственные фиоритуры петушиных пожарных рожков, как неслыханное брио безоговорочно побеждающего несчастья, ворвались в плохо проветриваемую спальню демидовского дома'.

О 'демидовском доме' Мандельштам тоже вычитал: 'Вчера, в половине четвертого пополудни, - цитирует Модзалевский петербургского поклонника актрисы, - скончалась после трехдневной болезни... примадонна Итальянской оперы нашей, первая певица их Императорских величеств, бедняжка Анджиолина Бозио. Сейчас я заходил в ее квартиру в доме Демидова, поклонился праху ее...'

Обратите внимание на очень личное слово 'бедняжка'. Возможно, не без него впоследствии появились 'Дичок, медвежонок, Миньона'.

Словом, Мандельштам вел себя подобно примерному филологу.

А что за филология - без сносок и кавычек? А также - стола в читальном зале, заваленного старыми газетами и журналами?

Поэт не только обрамил отрывок кавычками, но и предварил его адресом библиотеки. Сами источники называть не стал, а место поиска обозначил:

'Где-то на Подьяческой помещалась эта славная библиотека... Напротив была пожарная часть с закрытыми наглухо воротами и колоколом под шляпкой гриба...'

Так что Осип Эмильевич еще и вспоминает о том, как, отвлекаясь от занятий, он время от времени поглядывал в окно.

Шумящая рядом улица и погрохатывающий обоз соединялись с судьбой умирающей актрисы.

Мерещилось, что и в ее последние часы улица за окном 'демидовского дома' тоже жила беспокойно.

'За несколько минут до начала агонии по Невскому прогремел пожарный обоз... Битюги с бочками, линейками и лестницами отгрохотали, и полымя факелов лизнуло зеркала'.

Когда-то давно Мандельштам пытался определить, что такое филология, и у него получалась схожая картина.

Тоже библиотека. Тоже улица. Тоже вид из окна.

'...Филология, - писал он в статье 'О природе слова', - университетский семинарий, семья. Да, именно университетский семинарий, где пять человек студентов, знакомых друг с другом, называющих друг друга по имени и отчеству, слушают своего профессора, а в окно лезут ветви знакомых деревьев университетского сада'.

Конечно, законопослушность поэта относительная.

И филология у него особенная - живое дело с выходом в сад, своего рода союз небольшой группы умников с окружающей их природой.

Журнал 'Звезда' анонсирует смерть Бозио

Мандельштамовский текст вмещает в себя многое, не предусмотренное темой. И заметку в журнале, и библиотеку, и звуки проезжающего обоза.

Помните 'расширенное зрение' художника Михаила Матюшина? Особые надежды мастер связывал с 'периферическими участками сетчатки глаза, которыми обычно пользуются в сумерки'.

У Мандельштама часто возникала картина как бы стереоскопическая. Благодаря такому эффекту, мы видим и героя, и поэта, и пространства вокруг них.

Неслучайно он скептически отзывался о причинно-следственных связях. Иное дело - ассоциативный ряд. Только прикасаешься к одному концу цепочки, как сразу возникает реакция на другом.

Тут все жанры хороши. Если не удалось что-то сказать в стихах или прозе можно воспользоваться журнальным анонсом.

В последних номерах за двадцать девятый и нескольких первых за тридцатый годы ленинградская 'Звезда' сообщала о готовящейся публикации повести 'Смерть Бозио'. Странное это название помещалось в ряду куда более ясных заглавий. Тут были и 'Поворот', и 'Подъем', и 'На боевых путях', и 'Остановка в коммуне'.

Как обычно, окружающие говорили что-то свое, а Мандельштам - свое. Маловероятно, что его сигнал о помощи кто-то услышал. Трудно было прочитать эту шифрограмму без соответствующего 'ключа'.

Зато в прятанной-перепрятанной 'Четвертой прозе' поэт обрисовывает свои перспективы прямо и недвусмысленно:

'Нет, уж позвольте мне судиться! - пишет он в те же зимние месяцы 1929 1930 годов. - Уж разрешите мне занести в протокол. Дайте мне, так сказать, приобщить себя к делу! Не отнимайте у меня, убедительно вас прошу, моего процесса! Судопроизводство еще не кончилось и, смею вас заверить, никогда не кончится. То, что было прежде, только увертюра. Сама певица Бозио будет петь в моем процессе'.

Следовательно, его продолжали мучить предчувствия.

Значит, он знал о том, что итальянская актриса еще сыграет свою роль.

Вокруг памятника

Помимо статьи в журнале 'Бирюч' и заметки о Бозио в 'Музыкальном обозрении' за 1847 год существуют иные источники.

Кроме прогулок между библиотечными полками следует назвать и маршрут в районе Выборгской стороны.

Сейчас уже не выяснить последовательности. То ли Мандельштам сначала нашел место захоронения, а уже потом что-то прочитал, то ли наоборот.

Как бы там ни было, но обойти надгробие Бозио на Римско-католическом кладбище нельзя. Оно, безусловно, присутствует в отношениях поэта с темой.

Есть такая актерская игра с воображаемыми предметами. В руках самого предмета нет, но фантазия бьет ключом. Как бы из ничего