сторону? - а в совершенно ином смысле.

Ей представилось, что этот незнакомец - ее будущий муж. Она еще не знала, что он иностранный подданный, но в сравнении с главным ее открытием - это были пустяки.

'Я решила, что надо его позвать к нам за стол, - вспоминала она, - и знаками, совершенно не стесняясь окружающих, показала, что мы хотим, чтобы он пересел к нам. Немного погодя, он действительно явился, сунул нам по очереди руку и не отказался от мороженого... Я взяла на себя рискованную роль пригласить его пойти с нами, не боясь, что он подумает... Он довольно легко согласился, и мы вышли вместе... и отправились на Троицкую, где жил Толмачев.III У Толмачева была довольно пыльная комната с туркестанскими тканями на стенах и диванах, мало света и много блох. Мы решили разыграть 'театр для себя', переоделись в цветные халаты, причем мне достался прозрачный, который я надела на голое тело...Мы сидели с ногами на диване, пили сладкое вино из плоских чашек... пили на брудершафт... Наш гость... ушел в полном недоумении.

Наутро я уехала в Одессу без особого желания... В виде воспоминания я увезла с собой наполовину опустошенную коробку конфет с портретом норвежского короля, которую он захватил с собой, выходя из Европейской''.

Почему Лютик так себя вела? Что за удовольствие она находила в этих сомнительных пирах с переодеваниями?

Конечно, дело не только во внутренней раскрепощенности, но и в другом, куда более опасном, чувстве.

Случались такие мгновения в ее жизни, когда все сосредоточивалось в одной-единственной секунде.

Своего рода озарения освещали ее будни.

На языке ее стихов это называлось 'отважный лет'.

Я плакала от радости живой,

Благословляя правды возвращенье;

Дарю всем, мучившим меня, прощенье

За этот день. Когда-то, синевой

Обманута, я в бездну полетела,

И дно приветствовало мой отважный лет...

Позади, казалось бы, навсегда оставленное небо, впереди - неотвратимо влекущая бездна.

Только бы не уцелеть!

Перемена декорации

Лютик уже свыклась с тем, что самое главное в жизни кратко и неизменно завершается поражением.

Эта привычка стала настолько твердой, что и на последний свой брак с вице-консулом Норвегии в Ленинграде Христианом Вистендалем она взирала с обреченностью.

Вроде надо радоваться такому повороту судьбы, а Лютика мучают предчувствия.

Незадолго перед отъездом за границу она сфотографировалась в ателье 'Турист'.

Сейчас трудно сказать, какой это 'Турист' - тот, что находился на 25 Октября, в доме 38, или другой, на 3 Июля, 26. Зато ее фраза известна доподлинно.

Лютик взяла в руки свое размытое, неотчетливое изображение и произнесла:

- Этот снимок получен с того света.

В каждом ее шаге чувствовалась противоречивость. Кажется, она так и не решила: уезжает она в свадебное путешествие или в 'заресничную страну'.

И ее впечатления от Норвегии какие-то странные.

Начать с того, что крыши в Осло - конусообразные, вытянутые вверх. Именно такие дома Мандельштам называл 'дворцовыми куколями'.

Значит, Норвегия - это и есть 'заресничная страна'. Пограничный шлагбаум опустился, как бы подмигнул, и она оказалась здесь.

Разумеется, сына Лютик с собой не взяла. Во всех ее поездках Асик участвовал, но на этот раз он оставался с бабушкой.

Смерть Лютика

Диковинными вопросами задавался философ Владимир Соловьев:

- А что было бы, если бы Пушкин убил Дантеса? Смог бы он продолжать писать стихи?

Как тут не вспомнить Мандельштама?

'Мне кажется, - писал поэт, - смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено'.

Следовательно, и жизнь Лютика нельзя представить без самоубийства.

Она и прежде не раз вмешивалась в естественный ход событий. Казалось, ну что ей стоит продлить миг удачи, но она целенаправленно шла на разрыв.

Неизвестно, как обстояло дело в других случаях, но на сей раз Лютик решила подготовиться.

Как бы перебрать в памяти некоторые звенья и, таким образом, приблизиться к концу цепи.

Были же в ее судьбе моменты не только мрачные, но и приятные! Ей довелось почувствовать себя и любящей женой, и страстной возлюбленной, и поэтессой.

Сейчас главные состояния ее жизни возвращались к ней одно за другим.

Ночь любви - о ней сказано в письме Христиана Вистендаля в Ленинград на следующий день после ее смерти - лишь упомянем.

Еще назовем проводы мужа до порога с поцелуем в щечку и пожеланиями спокойного рабочего дня.

Затем она села писать стихи.

В первом четверостишии Лютик обращалась ко всем своим мужчинам, а потом одним словом помянула Мандельштама: ведь это он в стихах о 'Лэди Годиве' назвал город 'проклятым'.

Я расплатилась щедро, до конца,

За радость наших встреч, за нежность ваших взоров,

За прелесть ваших уст, и за проклятый город,

И розы постаревшего лица.

Теперь вы выпьете всю горечь слез моих,

В ночах бессонных медленно пролитых,

Вы прочитаете мой длинный, длинный свиток,

Вы передумаете каждый, каждый стих.

Но слишком тесен рай, в котором я живу,

Но слишком сладок яд, которым я питаюсь.

Так с каждым днем себя перерастаю

И вижу чудеса во сне и наяву,

Но недоступно то, что я люблю, сейчас,

И лишь одно - соблазн: заснуть и не проснуться,

Все ясно и легко, - сужу, не горячась,

Все ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться.

Теперь сразу - в его кабинет. Перерыла ящик стола в страхе, что пистолет куда-то запропастился. Потом успокоилась, наткнувшись на холодную сталь.

Затем выстрелила себе в рот.

Что тут началось!

Все закричали, забегали, загремели телефонные звонки.

Вскоре появился Христиан.

Дальше события развивались не менее удивительно.

Вистендаль положил ее тело на диван и взял фотоаппарат.

Реакция, конечно, неадекватная, связанная с острым состоянием минуты.

Что это такое, если не попытка остановить мгновение, предотвратить окончательный уход?

Вот и сейчас, на этих снимках, Лютик лежит на диване, как в гробу. Вокруг головы - много цветов. Больше всего их с той стороны, где располагается рана.

Кажется, фотографии отражают какие-то предпочтения. Что-то тут специально выделено, а другое, напротив, уведено в тень.

Почему, например, композиционным центром стали не губы и волосы, а брови?

Для читателя Мандельштама в этом нет ничего странного - в стихотворении 'Возможна ли женщине мертвой хвала?..' в центре тоже оказались брови.

Можно сказать, мы их узнали. Это они, 'твердые ласточки круглых бровей', пусть и не названные поэтом, но уже готовые отправиться в путь...

ГЛАВА ПЯТАЯ. СМЕРТЬ БОЗИО

Появление Бозио

Первое посвящение Лютику - это, возможно, единственные любовные стихи, начинающиеся словами о смерти: 'Жизнь упала, как зарница, / Как в стакан воды ресница...'

Во втором посвящении эти предчувствия объясняются. Делается это не прямо, но через отсылку к стихотворению 'Чуть мерцает призрачная сцена...'.

Совпадений действительно много.

'Черным табором стоят кареты' перекликается с 'Я буду метаться по табору улицы темной', 'Розу кутают в меха' вызывает в памяти 'За веткой черемухи в черной рессорной карете', 'Медной пестряди кружки и мошки, Театральный легкий жар' - 'И жизнь проплывает театрального капора пеной'.IV

Конечно, эти пересечения есть не что иное, как подсказки.

Скорее всего, Осипу Эмильевичу представлялось, что Лютик не та, за кого себя выдает.

Подобно обитателям квартиры 34, он тоже считал, что человек проживает несколько жизней.

Если Баруздина была жрицей египетской богини, то почему бы Лютику не быть Анджиолиной Бозио?

Это сейчас его подруга - человек с неопределенным статусом, то ли официантка, то ли журналистка, то ли еще кто, - а некогда все складывалось по-другому.

Известно, что в 1853 году знаменитая итальянская актриса приезжала в Петербург на гастроли, произвела фурор своим пением, простудилась и умерла.

Похоронена здесь же, по месту скоротечной болезни, на Римско- католическом кладбище.

'Чуть мерцает призрачная сцена...' как раз Бозио и посвящено.

А стихотворение 'Я буду метаться по табору улицы темной...' обращено к Лютику.

В нем Лютик проживает жизнь Бозио.

Поэт пытается угнаться за ее каретой, поймать легкий профиль, тень на стекле, но почему-то все время отстает.

Я только запомнил каштановых прядей осечки,

Придымленных горечью - нет, с муравьиной кислинкой...

'Свое' и 'чужое'

Известие о гибели Лютика подтверждало, что поэзия есть 'сознание своей правоты'!

Вот почему, думая о ней, он каждый раз вспоминает Италию.

В стихотворении 'Возможна ли женщине мертвой хвала?..' промелькнуло слово 'итальянясь'.

В 'Молодости Гете' поэт предложил читателю что-то вроде шарады:

'Южанка, потерявшая свою родину. Воплощение тоски по цветущему югу, но не итальянка'.

Это он о Лютике или о Бозио? Можно еще поспорить, чей профиль в отрывке отчетливей.

Не обошлось без отсылок к ранним стихам. Автоцитаты подтверждали, что круг замкнулся, сон стал явью, предсказание сбылось.

В 'Чуть мерцает призрачная сцена...' речь идет о ласточке: 'И живая ласточка упала / На горячие снега...'. И в 'Возможна ли женщине мертвой хвала?..' тоже