– Моего тоже, поскольку я не психолог, но знаю, что права. Его чувству ненависти больше некуда было деться, он не мог без него жить. Вы с ним что-то сделали – на этот счет у меня есть своя теория, но нет доказательств. Вы дали ему выход, выход его ненависти, восстановили его против всего, во что он верил…

– Хватит с меня этих глупостей. Вы действительно сумасшедшая.

– Нет, я в своем уме. Мне даже кажется, я знаю, как вы это сделали.

– Сделали что?

– Восстановили его против друзей, ваших врагов.

– Ну и как же мы сотворили это чудо?

– Вы сделали его зависимым от себя. В последние месяцы перемены в его настроении стали очень резкими… Он часто бывал в отъезде, как и я, но, когда мы оказывались вместе, становился другим – то впадал в депрессию, то тут же в ярость. Бывали дни, когда он вел себя как ребенок – маленький мальчик, которому так хотелось игрушку, что, когда он ее не получал, выбегал из дома и пропадал где-то несколько часов. А потом возвращался, каялся, просил прощения за свои вспышки гнева.

– Мадам, – крикнул нацист, – я понятия не имею, о чем вы говорите!

– Наркотики, герр нацист, я говорю о наркотиках. Я считаю, вы снабжаете ими Фредерика, потому-то он и зависим от вас. Вы его, наверно, прячете где-то в горах, поддерживая пагубное пристрастие, с тем чтобы извлечь из него информацию при каждой операции, направленной против вас. А он кладезь секретов, хотя многое и забыл.

– Вы с ума сошли. Будь у нас такой человек, мы применили бы другие препараты, позволяющие вытянуть из него все секреты за несколько минут. Зачем же тратить время и деньги, продляя ему жизнь?

– Затем, что амитал и скополамин не вытянут секретов, которые человек уже не помнит.

– Так что толку от такого информатора?

– И ситуация и обстоятельства меняются. Вы сталкиваетесь с препятствием, будь то человек или стратегия, ставите его перед ним, и память возвращается. Можно кого-то опознать, объяснить когда-то знакомую тактику.

– Господи, да вы начитались детективной литературы.

– Наш мир – ваш, а совсем недавно и мой – во многом основан на вымышленных предположениях.

– Хватит! Это слишком для меня заумно… Однако у меня есть вопрос, фрау де Фрис. Исходя из вымышленного предположения, как вы его называете, скажем, что вы, допустим, правы и мы держим вашего мужа в тех самых условиях. Почему вы так стремитесь его найти? Чтобы снова быть вместе?

– Этого бы мне хотелось меньше всего, герр нацист.

– Тогда почему?

– Считайте, я стремлюсь удовлетворить свое нездоровое любопытство, докопаться, что заставляет человека стать другим, не таким, как его знали. Как он уживается сам с собой? Если б это было в моих силах, я бы предпочла, чтобы он умер.

– Серьезное заявление, – сказал нацист и, откинувшись на спинку стула, шутя приставил дуло к своему виску. – Бах! Вы бы так сделали, если бы смогли?

– Вероятно.

– Ну, конечно! Вы же нашли себе другого! Офицера американской разведки, очень опытного засекреченного агента Центрального разведывательного управления по имени Гарри Лэтем.

Карин замерла, ее лицо застыло.

– Это к делу не относится, он не относится.

– Мы так не считаем, мадам. Вы любовники, мы это установили.

– Устанавливайте что хотите, от этого факты не меняются. Почему вы интересуетесь… Гарри Лэтемом?

– Вы осведомлены об этом не хуже, чем я. – Нацист ухмыльнулся и уперся каблуками в пол, оседлав стул – этакий смеющийся всадник на лошади. – Он слишком много о нас знает. Проник в наш бывший штаб в Хаусрюке, услышал и увидел то, чего не должен был ни слышать, ни видеть. Это всего лишь вопрос времени. Час-два – и он перестанет быть головной болью для нашего начальства. Мы исполним приказ неукоснительно, до мельчайших подробностей, даже выстрел будет в левую часть черепа. Видите, как мы точны? Никаких предположений и уж точно ничего вымышленного. Мы – реальность, а вы – вымысел. Вам нас не остановить.

– Почему в череп, почему в левую часть? – спросила де Фрис монотонным голосом, загипнотизированная словами нациста.

– Мы тоже удивились, а затем один из молодых новобранцев, парень очень образованный, нашел ответ. Это восходит к началу восемнадцатого века, когда приговоренных солдат казнил всего один офицер. Если приговоренный проявил доблесть в бою – ему стреляли в правый висок; если же он этого не заслужил – в левый, «sinistra» по-итальянски. «Sinister» – по-английски, «зловещая». А Гарри Лэтем и есть зло. Теперь ясно?

– Какой-то варварский ритуал, – едва слышно произнесла Карин, неотрывно глядя на худого мускулистого убийцу.

– Ритуалы, дорогая леди, – основа дисциплины. Чем они древнее, тем прочнее укоренились и тем больше их нужно почитать.

Из соседней комнаты послышался треск радиопомех, а затем приглушенный мужской голос, говоривший по-немецки. Голос смолк, и через минуту на пороге появился другой нацист, моложе собеседника де Фрис, но такой же худой и мускулистый.

– Это из Берлина, – сказал он. – Парижские власти ничего не знают, ничего не обнаружили, так что будем действовать по графику.

– Бесполезное сообщение. Как они могли что-нибудь обнаружить?..

– Ну, все-таки у «Нормандии» лежали тела…

– А на дне Сены – автомобиль Второго бюро. Ну и что?

– Сказали проследить, чтобы все… ну, вы меня понимаете – Винсенский замок, севернее Буа.

– Да, понимаю, вы Берлин имеете в виду. Что еще?

– Через час светает.

– Хельмут на месте?

– Да, и знает, что должен сказать.

– Пусть звонит через двадцать минут.

– Еще же темно будет.

– Знаю. Лучше заранее прибудем на место и разведаем.

– Вы, как всегда, прозорливы, сэр.

– Это я тоже знаю. Идите! – Когда второй нацист исчез, он повернулся к Карин. – Боюсь, мне придется заклеить вам рот, фрау де Фрис, и основательно. Потом я вас развяжу, и вы пойдете с нами.

– Куда вы меня ведете, если не на смерть?

– Не надо пессимизма. Убивать для нас не главное.

– Ну, конечно, а Гитлер и вовсе защищал евреев.

– С вами не соскучишься.