– Мне кажется, если его что и волновало, только расходы, а я их с удовольствием брал на себя. Он снова женился, у него родилось еще трое детей от второй жены. Первые двое, дети моей жены, были скорее препятствием к браку, я так думаю, напоминали ему о священнике, нарушившем обет безбрачия и перевернувшем жизнь германского бизнесмена. Жизнь офицера вермахта… Теперь вы понимаете?
–
– Вот именно, только это уже не важно – он умер несколько лет назад. Но оставил наследников – подарок, с готовностью принятый этим движением. Его собственные дети и их с моей женой дети – прекрасный способ посягательства на бывшего священника, когда-то высоко ценимого французской разведкой, да и сейчас ему доверяющей. Компромисс, а я лишь шахматная фигура. Представьте себе, мистер Лэтем, ваша жизнь против жизней шестнадцати невинных мужчин, женщин и детей – пешек фактически в смертельной игре, о которой они ничего не знают. Что б вы сделали на моем месте?
– Может, то же, что и вы, – признал Дру. – Так
– Их всех могут убить, понимаете?
– Не убьют, если все сделать правильно, а я уж постараюсь. Никто не знает, что я здесь, это уже плюс для вас.
– Есть один человек. Противно признаться, он тоже священник, но другой ветви церкви. Лютеранин, довольно молодой, около сорока, я бы сказал, или чуть старше. Он их руководитель здесь, в Париже, основной связной с нацистской верхушкой в Бонне и Берлине. Зовут его преподобный Вильгельм Кениг, приход у него в Нейи-сюр-Сен, это единственный лютеранский храм в том районе.
– Вы встречались с ним?
– Нет, никогда. Если нужно отправить ему какие-то бумаги, я посылаю прихожанина, якобы в интересах нашей христианской общины. Или очень старого, или очень молодого – кого интересуют только франки. Я, естественно, расспрашивал их и узнал, сколько ему примерно лет и как он выглядит.
– Опишите его.
– Небольшого роста, очень спортивен, мускулист. В подвале церкви у него гимнастический зал, где полно разных приспособлений для поднятия тяжестей. Там он и принимает послания – уже без воротничка, сидит обычно на стационарном велосипеде или на тренажере – явно, чтоб скрыть маленький рост.
– Это всего лишь предположения, разумеется.
– Я работал на французскую разведку, мсье, но чтоб узнать об этом, мне их подготовка не понадобилась. Я послал к нему с пакетом набожного двенадцатилетнего парнишку, так Кениг так разволновался, что вскочил с какого-то своего тренажера, и мальчик сказал мне: «Он не выше, чем я, святой отец, но, господи, у него сплошные мускулы!»
– Тогда его нетрудно узнать, – сказал Лэтем, допивая бренди и вставая со стула. – У Кенига есть кодовое имя?
– Да, оно известно лишь пятерым людям во всей Франции. Геракл, сын Зевса в греческой мифологии.
– Спасибо, мсье Лаволетт, я постараюсь уберечь родственников вашей жены в Германии. Но, как я уже сказал одному человеку сегодня, это все, что я могу обещать. На первом месте совсем другой человек.
– Идите с богом, сын мой. Многие считают, я утратил привилегию так говорить, но я знаю – он не потерял веры в меня. Иногда этот мир бывает ужасен, и всем нам надо действовать исходя из свободы воли, которую даровал нам господь.
– С этим сценарием у меня свои проблемы,
– Спасибо, Гюго вернет вам оружие и проводит.
– Последняя просьба. Можно?
– Смотря какая.
– Мне нужно веревки или проволоки метра три.
– Зачем?
– Пока не знаю. Просто, думаю, пригодится.
– В армии всегда пользовались непонятными нам средствами.
– Это из-за местности, – тихо сказал Дру. – Когда не знаешь, что впереди, пытаешься просчитать возможности. А их не так уж много.
– Гюго найдет, что вам нужно. Скажите, пусть посмотрит в кладовой.
Было десять минут четвертого ночи, когда Дру добрался до лютеранского храма в Нейи- сюр-Сен. Он отпустил такси и пошел к церкви, соединенной с домом пастора короткой внутренней колоннадой. Было темно, но чистое ночное небо, освещенное яркой парижской луной, четко обрисовывало два отдельных здания. Лэтем почти двадцать минут ходил вокруг, изучая каждое окно и двери на первом этаже, сосредоточившись на жилом помещении, где обитал нацистский лидер. В церковь легко было проникнуть, а в жилище нет: оно было окутано сетью проводов, повсюду виднелись металлические стержни сигнализации.
Сирена может вспугнуть нациста, обернуться самым отрицательным предостережением. У Дру был адрес и номер прихода. Он вынул из кармана пиджака портативный телефон, выданный Витковски, а потом тонкую записную книжку. Продумал, что скажет, прочитал номер и набрал его.
– Allo, allo, – отозвался на второй звонок высокий мужской голос.
– Я буду говорить по-английски, поскольку я зонненкинд, который родился и вырос в Америке…
– Что?
– Я летал на совещание в Берлин, и мне поручили связаться с Гераклом до возвращения в Нью-Йорк. Самолет задержался из-за погоды, а то я бы уже давно связался с вами. Через три часа я лечу в Штаты. Нам надо встретиться.
– Берлин… «Геракл»?
– Не люблю повторять. Я зонненкинд, фюрер зонненкиндов в Америке, и требую к себе уважения. Я должен передать вам информацию.
– Где вы?
– В десяти метрах от вашей двери.
– Mein Gott! Мне не говорили.
– Времени не было; обычными каналами воспользоваться было нельзя, потому что вы скомпрометированы.
– Не верю!
– Поверьте, иначе я свяжусь с Берлином, даже Бонном и получу другие распоряжения, тогда Геракл лишится своего поста. Спускайтесь через тридцать секунд, или я звоню в Берлин.
– Нет! Подождите! Я иду!
Не прошло и минуты, как на верхнем этаже, а потом внизу зажегся свет. Открылась дверь, и появился преподобный Вильгельм Кениг в пижаме с накинутой поверх шалью. Дру рассматривал его, стоя в тени на лужайке. Он действительно был маленького роста, но с массивными плечами и толстыми кривыми ногами, похожий на бульмастифа. И как у огромного бульдога его большое лицо со вздернутым носом выражало вызов, будто он готов наброситься.
Лэтем вышел из тени лужайки на свет у входа в дом.
– Подойдите сюда, пожалуйста, Геракл. Поговорим на улице.
– Почему бы вам не зайти? Воздух прохладный, внутри намного уютней.
– Мне совсем не холодно, – сказал Дру. – На улице тепло и влажно.
– Однако куда лучше в помещении с кондиционером, не так ли?
– Я получил указание не вести разговоров в доме священника. Идея ясна?
– Подозреваете, что я запишу на пленку все, о чем мы говорим, и тем самым подставлю
– А других идей нет?
– Каких это?
– Ну, скажем, что дом прослушивается французами?
