– Да, конечно… – Кениг отдал команду, и два питбуля бросились в открытую дверь. – Ну вот, герр зонненкинд, заходите.
– Сейчас, – сказал Дру, резко захлопывая дверь, и рванул нациста на себя. С его плеч упала голубая шаль, обнажая небольшой пистолет у него в левой руке. Прежде чем обескураженный Кениг смог среагировать, Лэтем схватился за оружие, выворачивая его против часовой стрелки в надежде, что у нациста или запястье треснет, или пистолет вывалится; кисть и в самом деле ослабла, пальцы Кенига растопырились от дикой боли. Дру схватил оружие и отбросил его в траву.
За этим последовало нечто похожее на смертельную схватку двух зверей в человеческом обличье, охваченных каждый своей страстью – один идеологической, другой глубоко личной. Кениг походил на шипящего атакующего кота со стремительными бросками и мощными лапами, Лэтем являл собой зверя покрупнее – рычащего волка с обнаженными клыками, бросавшегося на горло противника – в данном случае, на все, за что можно ухватиться, удержать и остановить. В конце концов верх взял значительно превосходящий ростом и весом и слегка силой волк. Оба зверя, окровавленные, без сил, знали, кто выиграл схватку. Кениг лежал на земле, одна рука была сломана, другая растянута, а мышцы обеих ног частично парализованы. Лэтем с расцарапанными руками, с грудью и животом настолько измочаленными, что его подташнивало, навис над нацистом и плюнул ему в лицо.
Затем Дру нагнулся, вытащил из-за пояса моток веревки, которую ему дал Гюго, и стал связывать нацистского лидера, заводя ему руки и ноги за спину; при каждом сопротивлении веревки только затягивались туже. Закончив, Лэтем разорвал голубую шаль на ленты, как простыни в отеле «Нормандия», и вставил кляп псевдосвященнику. Взглянув на часы, он оттащил Кенига в кусты, точным ударом погрузил его в беспамятство, выхватил телефон и набрал номер Стэнли Витковски.
Глава 32
– Ты, сукин сын! – орал полковник. – Моро готов тебя пристрелить, и я его не виню.
– Значит, эти двое выбрались уже?
– Ты соображал, что делаешь? И вообще…
– Успокойся, тогда узнаешь.
– Мне успокоиться? Да, мне есть из-за чего успокоиться. Кортленда вызывают утром на Ке-д’Орсе отдуваться за твои проделки; тебя же объявляют персоной нон грата и выдворяют из страны; иностранное правительство заявляет мне официальный протест, а ты говоришь мне
– За этим стоит Моро?
– Не совсем он.
– Тогда справимся.
– Ты
– Все так, Стэнли, но я добился прогресса, а Моро это нужно больше всего.
– Какого?..
– Пошли отряд морских пехотинцев в лютеранскую церковь в Нейи-сюр-Сен.
Лэтем дал Витковски адрес и рассказал про связанного Кенига в кустах.
– Он большая шишка у нацистов в Париже – важнее, чем граф Страсбург, мне кажется, «крыша» у него во всяком случае надежнее.
– Как ты его нашел?
– Некогда рассказывать. Позвони Моро, пусть пехотинцы заберут Кенига во Второе бюро. Передай Клоду: тут все достоверно.
– Ему будет мало избитого лютеранского священника. Господи, может, ты просто свихнулся, а его погонят с работы и по судам затаскают?
– Никоим образом. Кодовое имя Кенига – Геракл, что-то из мифологии.
– Из греческой мифологии? – прервал его полковник. – Геракл – это сын Зевса, он прославился своими подвигами.
– Прекрасно, – весело сказал Дру. – Действуй, даю тебе не больше двух минут. А потом я хочу с тобой встретиться.
– Встретиться? Да я из тебя дух вышибу!
– Повремени с этим, Стэнли. Я знаю, где они держат Карин.
– Что?!
– Рю Лакост, 23, номер квартиры неизвестен, но ее только что сняли.
– Ты это из падре выжал?
– И без особого труда – он испугался.
– Он… что?
–
– Встретимся в сотне ярдов к востоку от здания между фонарями у самого темного подъезда или переулка.
– Спасибо, Стэнли, серьезно. Я знаю, когда к сольной операции нужно кого-то подключить, лучше тебя партнера не найти.
– У меня нет выбора. Ты б никак не мог выйти на Геракла, если б он был ненастоящим.
Карин де Фрис сидела со связанными сзади руками, а напротив нее на деревянном кухонном стуле, широко расставив ноги, закинув левую руку за спинку и небрежно держа в правой пистолет с большим цилиндром глушителя на стволе, развалился стройный широкоплечий убийца-нацист.
– Почему вы считаете, будто ваш муж жив, фрау де Фрис? – спросил нацист по-немецки. – А точнее, если уж пофантазировать и представить, что это и в самом деле так, с чего вы взяли, что нам это должно быть известно? Ведь, дорогая моя, его казнила Штази, об этом все знают.
– Возможно, и знают, но это ложь. Когда проживешь с человеком восемь лет, то легко узнаешь его голос, даже если он искажен или невнятен.
– Потрясающе. Вы слышали его голос?
– Дважды.
– В досье Штази все по-другому и очень достоверно, я бы сказал.
– В том-то и проблема, – холодно парировала Карин. – Уж слишком достоверно.
– Бессмыслица какая-то.
– Ничуть! Даже самые жестокие гестаповцы не описывали в деталях пытки и расстрел заключенных. Такие подробности противоречили их интересам.
– Меня тогда еще на свете не было.
– Меня тоже, но существуют документы. Может, вам стоит почитать.
– Я не нуждаюсь в ваших указаниях, мадам. А этот голос… Где вы его слышали?
– Как где? По телефону, естественно.
– По телефону? Он звонил вам?
– Не от своего имени, но с той самой руганью, которой я наслушалась за последний год нашего супружества, прежде чем его, как считается, казнила Штази.
– И вы, конечно, дали ему отпор?
– Он тогда вообще закричал, как маньяк. Мой муж серьезно болен, герр нацист.
– Принимаю такое обращение как комплимент, – сказал нацист, ухмыляясь и вращая пистолетом. – Почему вы говорите, ваш муж болен или, вернее, почему вы мне об этом рассказываете?
– Потому что, я думаю, он с вами заодно.
– С нами заодно? – недоверчиво переспросил немец. – Фредди де Ф., амстердамский провокатор, злейший враг нашего движения? Простите меня, фрау де Фрис, но это полная бессмыслица. Как такое могло бы произойти?
– Ему понравилось ненавидеть, а вы – олицетворение ненависти.
– Это выше моего понимания.
